Игорь Фролов - Летать так летать!

Я расскажу, а ты выбирай.

Придет февраль, когда ты решишься на путешествие. Поедешь, конечно, на поезде, чтобы, постепенно приближаясь, репетировать, как высадишься одиноким десантом в незнакомом городке, где зимой влажно и слякотно, как будешь бродить долго, рассматривая место ее обитания, кружить по ДОСам возле их дома — и ждать, ждать, когда она выйдет — а кто тебе сказал, что она выйдет? — но вдруг… И тогда сердце заколотится, как в первый раз, и ты пойдешь медленно наперерез, и скажешь, подходя… И как она вздрогнет и остановится, как повернет голову, и что скажет она, — вот вопрос всего второго тысячелетия, всех гор и пропастей, рек и пустынь, которые ты избороздил…

Но прежде ты выйдешь в Ленинграде и совершишь вояж по «Березкам» — тебе нужен подарок, а чеки Внешпосылторга жгут твою ляжку, и уже идут слухи, что сеть «Березок» закрывается, народ бегает, скупая все, спекулянты у дверей просят продать один к трем и злобно кричат в спину: давай-давай, жмись, все, что нажито непосильным трудом, все пропадет! И где-то на самом краю города, на берегу залива в хмурый февральский полдень ты найдешь еще не до конца разграбленную «чекушку», и на втором этаже в парфюмерном отделе, когда продавщица предложит тебе желтую «Шанель» и фиолетовый «Пойзон» — вот лучший подарок для девушки, молодой человек, — тебя вдруг знакомо жестко возьмут за локоть…

Если ситуация в жизни выстраивается так, словно это не жизнь, а рассказ, где все подогнано автором, то стоит ли удивляться художественной логике этой жизни? Но тем не менее…

— Товарищ майор? — обернувшись, удивился бывший борттехник и тут же поправился, взглянув на погоны: — Извините, товарищ подполковник, поздравляю… — А взгляд уже прыгнул через погон, забегал вокруг, ища…

— Да не дергайся, нет ее здесь, — усмехнулся подполковник, довольный произведенным впечатлением. — Пойдем в буфет, посидим, накатим. И кто мне теперь докажет, что судьбы нет? Я чувствовал, когда входил, чувствовал непонятно что, ознобом по хребту…

В буфете было пусто. Сели за столик.

— Молодец, — сказал подполковник, наливая. — Я знал, что ты появишься. Скажи, что не к нам пробирался, — не поверю. Да и какой бы ты мужик был, если бы все забыл, оставил в прошлом. А может, ты отложенную партию ехал доигрывать? Я ведь ее сотни раз анализировал и понял — если черные играют без ошибок, они выигрывают. Преимущество, конечно, мизерное, но ты же у нас никогда не ошибался, не так ли? А это значит, я сдаюсь и выплачиваю тебе твою штуку чеков. Обменяешь сейчас у входа, вот тебе и три тысячи — «Запорожец» купишь, в сад ездить. А своих добавишь — так и целые «Жигули». Опять же в сад. Что еще нужно, чтобы спокойно встретить старость? — засмеялся подполковник.

Борттехник замотал головой, оттолкнул пачку, перетянутую резинкой:

— Без игры не принимаю. Если не хочешь доигрывать, предлагаю ничью.

— Не может у нас быть ничьей, разве ты еще не понял? Либо я, либо ты, и это при том, что я тебя нежно люблю, старший лейтенант. Настолько нежно, что сам тогда полетел тебя спасать — очень уж у нее глаза безумные были. Но она не раскололась и по сей день. Да я и не пытал особенно — люблю, понимаешь, по-честному играть. Только в тот день точно понял — а до этого просто чуял! — что ты мой партнер не только по шахматам. Нет, можешь даже не возражать, зря не врать, я не требую. Играли честно, каждый по своим правилам, просто заранее не договорились. И везде у нас ничья. Я ведь летел тогда и думал грешным делом — бог сейчас выберет. А кого — черт его знает, как-то под ложечкой щемило. А когда он не выбрал — ох, и молилась она за нас, наверное! — то я взял командование на себя. Ну не удержался, извини: тебя — в профилакторий, а ее увез. Все равно так должно было быть — чтобы без лишних мучений, без иллюзий… Бог теперь помог — столкнул нас здесь, остановил тебя на подступах. Здесь и останься, прошу тебя. Зачем ворошить? У нас все хорошо. Перевожусь на Камчатку, буду замкомполка. В академию через годик. А она уже на шестом месяце… Ну-ну-ну, вот только не надо необоснованных предположений — даже не думай. («Я и не думаю», — промямлил борттехник, волнуясь и краснея.) И не оправдывайся, мне от тебя покаяний не нужно. Ты только одно скажи — у вас до меня началось или после?

— До, — быстро сказал борттехник еще тогда заготовленную ложь. И добавил: — А с тобой и закончилось.

Подполковник покачал головой, глядя насмешливо прямо в глаза:

— Вот и хорошо. С одной стороны — ты был первым. А с другой — я победил.

Они еще долго говорили — опустели две бутылки, стемнело за окном — и они смотрели друг на друга так же, как тогда, в первую свою партию, они вспоминали, вспоминали, — но уже мимо главной темы.

— Я напишу тебе с Камчатки, — напоследок сказал подполковник. — Приедешь, на рыбалку слетаем, ну и доиграем отложенную. А ей, ты уж извини, не скажу, что тебя видел, — пусть все идет, как идет. Повидаетесь, когда в гости приедешь. Учти, ошибку совершаю, сам не знаю зачем. Кому от этого будет лучше? Но мне хочется, понимаешь, хочется, чтобы вы повидались. Вы оба у меня здесь существуете, — он постучал пальцем по голове. — Вместе. Мы там вместе, понимаешь? Я сам не понимаю… Короче, придет время, повидаетесь. Только не сейчас, ладно?

— Тогда подари ей это, — сказал борттехник, — как от себя.

— По-и-зон? — разглядывая и нюхая, сказал подполковник. — Яд, говоришь? Ладно, принято, пусть пахнет ядом.

Они вышли на улицу. Был поздний сырой февральский вечер. Когда пожимали руки и обнимались, глаза их слезились от ветра с залива.

«Пока все идет не так уж плохо, — думаешь ты, наблюдая в окно вагона летящие мимо признаки марта. — Будем ждать письма с Камчатки». И пророчит ли песня, которую ты мычишь ночью в грохочущем тамбуре, — про это странное место Камчатка, про это сладкое слово «Камчатка», про то, что на этой земле я не вижу тебя, я не вижу здесь их, я не вижу здесь нас… Даже если пророчит, — мы все равно будем ждать письма.

И письмо придет. Но не с Камчатки и не через месяц или год. Пройдет семнадцать лет, когда ты получишь известие от случайно выловленного Сетью однополчанина: «А помнишь того дикого майора с «мессеров»? Уже через полгода после перевода на Камчатку, при невыясненных обстоятельствах, кажется, что-то связанное с браконьерами, — авантюрист, ты же помнишь…»

«А она?» — ответно спросишь ты, не попадая дрожащими пальцами в клавиши. Но вестник совсем не помнит ее, — а разве он на официантке женился? Это которая из них? Там все официантки были одинаковы — всегда агрессивны и всегда подшофе…

«Так мы не договаривались, — растерянно и жалобно думаешь ты неизвестно кому и куда, ожесточенно грызя ногти. — А как же привычная картинка, стареющая вместе со мной? — генерал, генеральша, сын (или дочь) и когда-нибудь — все равно когда — встреча… Да пусть не встреча, бог с ней, — главное было верить все эти годы, что у них, у нее — все хорошо. И кого теперь под трибунал за этот обман? И что теперь делать?»