Людмила Пятигорская - Блестящее одиночество

При кажущейся простоте биографии Пиздодуева, о которой упоминалось выше, многое в ней остается неясным. Достаточно будет сказать, что Пиздодуев, в отличие от других небожителей, в поисках денег не рыскал, так как в них не нуждался. Правда, Степан не пил, у него не было ни детей, ни, говорят, даже родителей, но это лишь отговорка, а объяснение вот каково:

Фашиствующие организации с легким антисемитским уклоном, общество приверженцев патриархального быта «Рататуй», ультрапатриотическая партия «А теперь — Россия!», а также отцы церкви (народники) рвали стихи Пиздодуева прямо из его рук практически за любые деньги. Почему? — не поверите вы.

Во-первых, в стихах Степана не было ничего сознательно привнесенного, освещенного светом разума. Труха ли, пепел ли, тлен — мирное течение жизни по праву вершило свою повинность. Все, что попадало в поле зрения Пиздодуева, самостийно, без чьего-либо участия перемалывалось в жерновах времени, старело, ветшало и, наконец, вовсе разваливалось, что возвращало нас к нашим истокам, напоминая, откуда и кто мы.

Во-вторых, в стихах Пиздодуева не фигурировали евреи. Они там отсутствовали как факт, каким-то боком входящий в и без того многострадальную нашу историю, из чего будто бы вытекало, что слитость иудейского племени с русаками дошла до точки, и каждый из нас, не выходя, как говорится, из дома, может обезвредить в самом себе ушедшего на дно русской души — одного хотя бы — еврея.

Правда, о существовании евреев Пиздодуев просто не знал, так как в Данетотово они не водились. Московские же поэты сделали ложный вывод, что о евреях Степан уже слышал, и ничего ему не сказали.

По одной версии — народ буквально зачитывался поэтическим сборником Пиздодуева «Данетотовские сказания», да и вообще, якобы вся данетотовская илиада пользовалась повышенным спросом у населения.

Подкупала непредвзятая свежесть взгляда, лишенного укоренившихся за последнее с лишним столетие культурных налетов и наслоений. Поэт видел вещи такими, какими давно их никто не видел и, в силу продвинутости, видеть уже не мог; такими, как они есть, в формах, данных природой, без чудачеств фантазии и творчески искушенного воображения: в гусе он видел гуся, в заборе — забор, в корове — корову. Это производило эффект бомбы. Люди по стихам Пиздодуева учились заново распознавать вышедшие из обихода предметы, забытые природные явления и стихии, стертые краски и запахи, хотя часто путались, запинались и, наконец, просто врали. Книги Степана все выходили и выходили, а пиздодуевские образы, чуждые всякому декадансу, перемещаясь из одного тома в другой, не претерпевали никаких изменений.

Но это все — домыслы, так как, согласно другой версии, книг Пиздодуева никто не читал и в глаза их не видел. Последняя версия совсем утопична, поскольку заинтересованными (для нас теневыми пока) лицами была создана специальная секретная типография для распечатки его книг, выходивших с цветным приложением «Знай и люби свой край».

И все же своих книг Степан никому не дарил да и поэтических вечеров не устраивал, которые, кстати, вошли было в моду, потом из нее вышли, а уж потом устраивались сами собой, без чьих-либо усилий. На вечера приходил сам поэт — как-то сомнамбулически, невпопад, не всегда в нужное место и в нужное время, но это ничему не мешало, так как примерно то же происходило и с публикой, поэтому иногда все случайно встречались, раскланивались, рассаживались, откашливались и торжественно затихали. Один известный поэт всегда ходил с барабанщиком — исключительно потому, что барабанщик тоже иначе не мог, хотя дел у него было по горло и, барабаня, он злобно смотрел на часы. А барабанил он громко-громко, невзирая на то, что голос поэта после вчерашнего бодуна был ломок и тих.

То есть поэтические вечера, несмотря ни на что, все же устраивались. А вот вечера Пиздодуева не устраивались специально, для чего прилагалось немало усилий, поскольку карты ложились так, что рад — не рад, а рабочие сцены уже проверяли микрофон, щелкая в него пальцем; дамы, завершая свой туалет, накидывали на голые плечи цыплячьи меха; надрывно звонил телефон, и изо всех концов Москвы по немыслимым адресам неслись такси. Тем не менее ни один поэтический вечер Пиздодуева так и не состоялся. Поэт был абсолютно неуловим.

Люди зверели, пытаясь заполучить Пиздодуева хотя бы на час и суля за его книги астрономические по тем временам деньги, что оживило насытившийся было книжный рынок. Появились подделки, которыми спекулировали из-под полы и которые читались в три смены до дыр. И все же подлинный Пиздодуев где-то существовал — в прессе то и дело мелькали эссе маститых критиков и просто швей из Иванова, превозносивших до небес степановские стихи. Школьники целыми классами, а зачастую и школами писали «под Пиздодуева». Что же касается взрослых, то даже те, неграмотные, учились читать по слогам, чтобы попытаться осилить хотя бы одну степановскую строку.

Примерно тогда же, под видом рытья новых линий метро, стали строить подземные бетонные склады, в которых, судя по слухам, и затаили перед народом тиражи пиздодуевских сочинений. А поскольку времена были уже не те и народ перестал опасаться карающего перста властей — так как власти утратили способность реагировать на что-либо внешнее и непосредственно ими не являющееся, — то и решил брать склады штурмом.

Подогнали броневики, катюши и огнеметы. Разожгли костры, хотя дело было летом, в жару. Поделились на сотни, обвешавшись пулеметными лентами наперерез, как помнили по фильму «Чапаев», но до штурма все-таки не дошло. И вот по какой причине. Но прежде.

Ничего этого Пиздодуев не знал. У него молчал телефон, до него не доходила почта, а также отголоски глухих канонад — тем паче что по Москве стреляли тогда везде, кто по какой надобности, поэтому слух был притуплен и вылавливал из эфира разве что всплески воды под крыльями пытающихся взлететь над Москвой-рекой лебедей. В остальном была тишина.

Впрочем, Степан, будучи чуток к природе, различал и жестяной стрекот стрекоз, и харкающий лай заречной собаки, и перекличку лодочников, тащивших багром утопленника, и шепот листвы, который, гонимый порывами ветра, взмывал страстным контральто и буйствовал в небесах, предвозвещая грозу, которая неслась на Москву, чтобы очистить ее от скверны. Такая картина являлась Степану, когда он стоял у окна, уткнувшись носом в стекло и высматривая далекие дали, сокрытые от него университетским каменным монстром.

Поговаривают, что с недавних пор заинтересованные лица держали Пиздодуева чуть ли не взаперти, приволакивая комплексный обед, вместе с компотом, ему прямо на дом. Взамен компота они уносили исписанные неверной рукой листки, на которых все шло вкривь и вкось, строчки налезали на строчки, а буквы походили на древнюю новгородскую клинопись до такой степени, что пришлось вызывать графолога, специалиста по берестяной грамоте.