Себастьян Фолкс - Неделя в декабре

— Чем?

— Сказал, что выяснит, где я живу, и все равно придет ко мне.

— А это возможно?

— Законом это запрещено, но какие-то окольные пути скорее всего существуют. Наверное, он мог бы установить мой сетевой адрес по адресу электронной почты, потом обратиться к провайдеру… Не знаю. Какой-нибудь способ всегда можно найти. Знаете, шпионы и так далее. МИ-пять. Они же это проделывают.

Тут оба услышали, как в замке поворачивается ключ, и Дженни, схватив Габриэля за локоть, воскликнула:

— О господи, Габриэль!

Впервые она назвала его по имени.

— Эй! Дже-е-ен!

Дженни рассмеялась:

— Да это же Тони.

В комнату вошел рослый парень с заплетенными в спадающие на плечи косички волосами.

— О-ох, извини. Не знал, что у тебя гость.

— Габриэль.

Мужчины пожали друг другу руки.

— Здравствуйте. А я Тони. Поесть что-нибудь найдется, Джен? Я проголодался.

— Нет. Мы уходили. Но в холодильнике есть мусака, разогрей ее в микроволновке.

— Отлично.

— Я, пожалуй, пойду, — сказал Габриэль. — Вижу, вы теперь в надежных руках. Как мне поступить, если этот тип все еще там? Врезать ему ногой по заднице?

— Да! Врежьте, и посильнее! И… Габриэль. Ну, вы понимаете, спасибо вам за угощение и за все. Простите, что я была немножко…

— Нет. Это вы меня простите. Я… Вы же понимаете…

— Ну что вы. Это совсем не важно.

— Могу я… Вы понимаете?

При должном умении, подумал Габриэль, такой разговор можно продолжать часами.

— Да, можете, — ответила Дженни.

— У нас остались вопросы…

— О работе.

— Правильно, — сказал Габриэль. — Вопросы, которые нам все еще следует… Вы не дадите мне номер вашего мобильника?

Она продиктовала номер, прибавив:

— Завтра я работаю с позднего утра до раннего вечера.

— Очень хорошо.

Он коснулся губами ее щеки, и вот этот его поступок показался Габриэлю безоговорочно правильным.

Молоток аль-Рашид запустил книгой через всю спальню сына.

— Ну невозможно же читать эту чушь. Попросту невозможно.

— Откуда ты знаешь, что это чушь? Ты ее не читал.

— Да все это знают. Возьми любого из тех, о ком ты все время твердишь. Этот твой Гулам Сарвар. Может, его писанину и проходят в английских школах, но это же жульничество, и ничего больше. И сам он — паршивый консультант по бизнес-менеджменту, типчик себе на уме, а никакой не мусульманин. А Маудуди? Он и ученым-то не был. Журналист! Подстрекатель! Да тот же Кутуб. Всем известно, что он был террористом. Он…

— Он не был террористом, — негромко сказал Хасан. — Напротив. Насер упек его в тюрьму, подверг жестоким пыткам, а после повесил. Он никого не убивал. Тебе стоило бы прочесть «Вехи». Это очень хорошая, очень умная книга.

— Я не обязан читать этих злобных людей, извращающих правду для собственной выгоды. Единственная книга, какая мне нужна, — это Коран.

— Так ведь ты и его никогда не читаешь.

Отец с сыном никогда еще не спорили так открыто, и Молоток понимал, что ему этот спор не выиграть, поскольку сын прочитал куда больше, чем он. Однако Молотка бесила мысль о том, что современные демагоги извращают его прекрасную религию в своих политических целях.

Все началось вполне мирно — Молоток, намеревавшийся лечь сегодня пораньше, заглянул к Хасану, желая убедиться, что сын готов к завтрашнему посещению Букингемского дворца. И обнаружил, что тот снова уткнулся в «Вехи».

— Так или иначе, — сказал Молоток, — у ислама никогда не было политической родины. Это держава разума, прекрасный и совершенный образ жизни. А отвоевывать для себя территорию значит поступать так же, как евреи и христиане. Мы выше этого.

— Когда-то у нас была империя, — заметил Хасан.

— Да, но в ней не было власти, распространявшейся сверху донизу. Закон шариата так и не претворился в жизнь. Да и в любом случае, послушай меня, мой милый Хас, у нас есть наша маленькая община, наша собственная умма — здесь, в нашем доме. Это ты, я и мама. Каждая семья может быть чисто исламским государством. Конечно, было бы лучше, если бы мы обладали целой страной и…

— Они-то как раз и самые худшие — так называемые исламские страны. Диктатуры, королевства, теократии. Неужели тебе не стыдно за них?

Молоток присел на край кровати Хасана.

— Это великая печаль моей религии и моей жизни. Но поскольку ислам и есть Жизнь, единственная жизнь, я принимаю и эти государства, как ее часть. Однако изменить их я не могу. Я хотел бы, чтобы на каком-то повороте истории ислам создал жизнеспособное общество, которому мы могли бы доверять и которое следовало бы учению Пророка. У нас нет церкви, как у христиан, нет даже священников, подобных еврейским раввинам. Мы — люди несколько не от мира сего, этого я не признать не могу.

— Но нам же не обязательно оставаться такими! Мы можем стать частью и этого мира. Почему мы должны быть исключенными из него?

— Ну конечно, мой мальчик, конечно, я желал бы, чтобы в мире существовали страны — так называемые мусульманские или западные, не важно, — которые были бы приемлемыми для истинного мусульманина. Желал бы, чтобы для сохранения нашей правоверности нам не приходилось жить, подобно изгнанникам, в скорлупках наших семей. И это тоже моя великая печаль. Однако тут есть и наша вина. Мы владеем истиной почти полторы тысячи лет, но так и не создали никакого образа жизни — понимаешь? — работающих механизмов государственности, церкви, политики и закона, которые могли бы вдохнуть жизнь в исламское общество. Это очень печально, однако…

— Так ведь еще не поздно! И постарайся ты обойтись без этой твоей «великой печали», без смирения усталого старика! Ты говоришь, что веришь в каждое слово Корана, ну так…

— Конечно верю.

— Так изучи его повнимательнее. Следуй примеру Пророка, неси благую весть миру джахилей.

— Да, но мне нравится Америка! — заявил Молоток. — Нравятся ее фильмы, ее телевидение. Как назывался тот сериал, там еще девушка очень милая играла? Ладно, не важно. Я восхищаюсь наукой Америки, ее… ее дружелюбием! Когда я возвращался из Мексики через Америку, там все были так добры ко мне. В Нью-Йорке, в Колорадо, в Лос-Анджелесе. Люди были гостеприимны и щедры к чужаку, у которого и кожа коричневая, и выговор какой-то смешной. И мне не приходилось ради этого напиваться, или есть их жирную, ни на что не похожую пищу, или смотреть их порнографию, я просто…

— Америка — враг. Точно такой же, какими были для Пророка персы и византийцы. Мы должны освободить ее.

— И как же ты ее освободишь? — поинтересовался Молоток. — Прошибешь самолетом еще одно здание? Перебьешь ее политиков, развалишь армию, а после скажешь: «Вот теперь мы, во имя Божие, создадим истинно исламское государство, которое раскинется от Калифорнии до Нью-Йорка, — хотя, как это сделать на практике, мы пока не знаем, потому что ни разу не пробовали», — так, что ли?