Джонатан Бейн - Фанатка

— Продолжение?

— Да. Еще раз пройдусь по тексту, кое-что поправлю — и закончу, — ответил Питер.

Дина сняла с рукописи наручники и не глядя пролистала верхние страницы — название, посвящение, благодарности — пока не добралась до первой страницы основного текста.

— «Именно то, как она их ощущала — как любовную ласку при каждом движении», — прочла Дина вслух отрывок из начала первой главы. — «Точь-в-точь нежные губы: она буквально чувствовала влагу поцелуя. Или то сказывалось ее собственное возбуждение? Анжелу позабавила мысль, что из шелковых трусиков иногда получаются превосходные любовники». — Дина с улыбкой повернулась к Питеру: — Но лишь иногда.

Он раздраженно, с шумом выдохнул, затем глянул на часы. Ему надоело играть в ее игры.

— Я полагаю, мне пора садиться за работу.

Дина положила назад верхние страницы, однако не вернула на место наручники. Покрутила стальные кольца в руках, позвенела цепочкой.

— Ты разрешишь мне прочитать рукопись? — проговорила она, явно размышляя о чем-то другом.

— Я еще никому ее не давал, — возразил Питер.

— Ну, я-то — не абы кто.

Он замялся, не зная, что на это сказать. Быть может, та хмельная ночь в Мэдисоне и впрямь сделала Дину кем-то особенным? И хочешь не хочешь, а она уже ворвалась в его жизнь и неизбежно ее изменит?

Дина глядела на стол с легкой улыбкой. Позже Питер припомнит, что точно такая же улыбка играла у нее на губах, когда Дина готовилась опуститься перед ним на колени в гостинице.

По крайней мере она была последовательна в своих действиях.

Внезапно Дина защелкнула наручники у себя на запястьях. Прянула от стола, захлопнула дверь кабинета, прислонилась к ней спиной, поднялась на носки, вытянув руки над головой, и накинула цепочку на старый латунный крючок для одежды, который был высоко прибит возле двери.

— Что ты?.. — начал изумленный Питер.

— Мы можем продолжить с того, на чем прервались, пока принтер будет печатать копию для меня, — проговорила она, чуть растягивая слова, слегка задыхаясь — то ли от предвкушения, то ли от того, что висеть у двери на крючке было неудобно.

Питер уставился на нее, пытаясь выбросить из головы дурные мысли. Дина превосходно знала его книгу, отлично помнила склонность Анжелы ко всякого рода оковам. Анжела любила, чтобы ее связывали, поскольку знала, как это действует на мужчин: дает им иллюзию полной власти. А через Анжелу Питер осуществлял свои собственные желания, с которыми ему в жизни не хватило бы духу подгрести к Джулианне.

Сила духа — вот в чем разница между ним и Диной.

Он тряхнул головой и шагнул к ней, подняв палец, словно желая подчеркнуть что-то важное, указать, что некоторым вещам лучше оставаться лишь в воображении. И передумал, не стал говорить. Дина все равно не поймет. Она станет спрашивать: «Почему?» И вместо разумных речей оказалось, что Питер стоит перед Диной, а его поднятый палец скользит вдоль краешка кружев на ее бюстгальтере — узеньком, только-только прикрывающем соски.

Казалось, Дина тает от этого прикосновения.

— И я могу с тобой делать все-все-все? — спросил Питер строчкой из собственного романа.

Дина не отрываясь смотрела ему в глаза, с губ ее сорвался легкий вздох, затем эти губы сложились в соблазнительнейшую из улыбок.

— Уж я не знаю, чего ты делать не можешь, — ответила она — именно так, как он и ожидал.

Его непослушный палец забрался под тонкую ткань бюстгальтера, пробежался по коже, от возбуждения покрытой пупырышками. Сосок у Дины затвердел, и тело ее трепетало.

Питеру пришли на ум все слова, которые он мог бы сказать, все то многое, что он мог бы с ней сделать. Однако он ощутил горький вкус желчи — отвратительный, остро напомнивший обо всем пережитом после Мэдисона.

— Дина, я не могу.

Он поспешно отвернулся, но успел увидеть разочарование и опустошенность в ее лице, когда Дина потянулась вверх, чтобы снять цепочку наручников с крюка.

Опустив руки, она отворила дверь.

— Пойду попробую отстирать кофе, — она выскользнула в коридор, убегая от Питера, из его кабинета, от всей неловкой ситуации, которую сама же и создала, — а то ведь не в чем идти домой.

Она скребла и терла.

Кожа на пальцах была ободрана, руки — измочалены, вены повылезли. Вены… Разве у нее еще остались вены? И разве по ним течет кровь? Она, Анжела, еще не умерла? Она стояла на коленях — в последнее время всегда на коленях, — склонившись над ванной, яростно оттирая ржавый металл сливного отверстия. Чистила растрепанной зубной щеткой грязь, присохшую мыльную пену, волосы, кровь. Высохшую, запекшуюся кровь, оставшуюся с того дня, когда он последний раз ее избил, изрезал ей тело там, где никто не увидит, но где ей будет больно до вскрика, там, куда все стремятся, — в ее лоно. Кажется, уже весь мир там перебывал.

Сегодня она и ждать не стала, не строила из себя гордую — сразу бросилась мыть и чистить. Таково ее наказание за проступки. Быть может, если он поймет, что она уже сожалеет о сделанном, что она уже раскаялась… и просит прощения, намывая ванну…

«Грязная потаскуха, дура, наркоманка!» Его рев буквально звучал у нее в ушах — настолько врезались ей в мозг его слова, что Анжела начала им верить, начала принимать боль, что приходила с ними.

Но, кроме прощения, она уже ничего не хотела. Растаяли все прочие удовольствия, все ее иные устремления. Исчезли улыбки, умерло чувство, что она — хозяйка своей жизни, не осталось ни семьи, ни денег. Ровным счетом ничего.

И лишь желание жить еще теплилось в ее душе.

Она забыла то время, когда близость с мужчиной доставляла ей удовольствие. Забыла удивительное пьянящее чувство, рожденное десятками тысяч долларов, плотно упакованных в брюшко плюшевого медвежонка.

Все исчезло.

И пьянящее чувство умерло навсегда.

А вместо него пришел шорох зубной щетки, которой Анжела отмывала застарелую грязь, да запах чистящего средства.

И еще — цепенящий страх, который вечно тянулся вслед за вопросом: «Как я сюда угодила?»

Дина терла, не жалея рук.

Нагнувшись над раковиной, она лихорадочно терла ткань с такой силой, что нитки трещали и рвались. Пропала любимая блузка. Не из-за кофейного пятна — оно уже давным-давно сошло — а от усилия, которое Дина прикладывала. Сгубила вещь своими собственными руками. На запястьях по-прежнему были наручники, костяшки побелели, нежная кожа стерлась, но физическая боль приглушала душевную, которую причинил отказ Питера.

Она знала как мыть и стирать.

Научилась по его книге.

Сызнова чувствуя себя виноватым — и в который уже раз его одолевало чувство вины? — Питер подошел к Дине, остановился у нее за спиной.