Юлий Крелин - Исаакские саги

— Дай, дай мне сегодняшнюю «Правду». — Егор веселился.

Матвей Павлович становился все более пъедестален — стальнел и сталинился. Отдалялся. Я только после понял, что с испугом он смотрел на меня. Только потом, восстанавливая в памяти весь тот эпизод, понял что чужим и опасным был для него я. Он боялся меня. Я был чужой. То был, по-видимому, вполне, искренний страх. Но поскольку до сегодняшнего дня у нас абсолютно дружественные и сочувственные отношения царили, вызванные, как мне казалось, моим ранним инфарктом, то я и не заметил вдруг наступившей настороженности. Они-то коллеги — язвенники, а я больной, вроде как бы аристократ. Впрочем, скорее всего здесь сыграло роль мое самодовольство, чрезмерное внимание к себе любимому, ощущение себя больным-аристократом… Ну и, что инородец я, тоже тут же вспомнил.

Егор, очевидно, оказался более свободным и раскованным. Внутренне более свободным. Его вела вперед лишь собственная идея и разыгравшееся озорство.

— Егор, отвяжись ты со своей «Правдой». Вот я прочел в Литературке…

— А что? Разве любое исследование не интересно?

— Егор Павлович, вас обучали определенным исследованиям в соответствующих лабораториях, в данном вам коллективе, а вы хотите устроить балаган на очень ответственном участке нашего бытия. Мы тоже периодически усовершенствуемся в университетах. Чему вы как ученый возражаете? Чем вы недовольны?

— Ха! В университетах марксизма? Ученым я могу не быть, но оппонировать обязан.

— Вот именно. Это и есть чуждое влияние людей, которые для всего ищут возражения.

— Да кто ж такие!? — воскликнул я.

Егор не обратил внимание на мой интересный вопрос, а Матвей лишь метнул в меня, как бы успокаивающий взгляд: мол, лично к вам это отношения не имеет. И я тоже отвлекся от Литературки, все ж попав под обаяние, набиравшего силу, потока их спора.

— Нет, ребята. Вы не отвлекайтесь. Мотя, дай мне твою газету.

— Несмотря на болезнь, Егор легко соскочил со своего ложа и ловко выхватил у оппонента спорный предмет. — Так. Что за передовая сегодня? Ага. «Заводская печать».

— Что ж, проблема очень важная. Низовая печать — основа партийного воспитания. Сюда и должен быть направлен взгляд мозга партии…

— Ладно. Я не о теме… Как написано… Итак, первый абзац, начало: «В конце 1921 года московские металлурги выпустили первый номер заводской газеты». Так, та-та-та-та… и абзац завершается: «На предприятиях появилась своя рабочая газета!» Это начало. Да? Годится как начало?

— Разумеется. Все правильно. Начинается с литературно-исторического обзора.

— Ладно, ладно. Следующий абзац: «Возникновение заводской печати в первые годы Советской власти было предопределено всей политикой нашей партии» Ну и так далее. Как ты считаешь, можно так начать статью?

— Можно и так. Важное положение.

— Правильно. Для затравки в статье хорошо. Дальше: «Сейчас в стране издается 2 360 многотиражных газет заводов, шахт» ну и так далее со всеми остановками. Тоже вполне приличное начало.

— Я не понимаю. Ну и что? — Подожди. Я ведь не читал раньше эту статью, а читаю вместе с вами. Сейчас. Какой-нибудь еще абзац. Ну вот, перескочим через два: «Авторитет заводской прессы, ее влияние на производственную и общественную деятельность зависит, прежде всего, от того, как партийные организации руководят печатью»! Вот твоя главная мысль. И с нее не дурно бы начать руководящую, указующую статью. Как ты говоришь, научную. Подожди, подожди. Не торопись реагировать. Давай следующий абзац: «Заслуживает внимание практика партийных организаций столицы» Тоже начало уместное. Пойдем в конец. Предпоследний абзац: «В эти дни вся наша печать, в том числе и заводская, уделяет большое место социалистическому соревнованию в честь 50-летия Советского государства» Вот — опять начало! Зачин — для чего сегодня пишется эта статья. И конец, последний аккорд: «Наша низовая печать ее огромной армией общественных корреспондентов успешно выполняет» Тоже вполне годится для первого куплета этой оратории.

Я опять вмешался, пытаясь увести их в сторону: — У тебя уж и оратория с куплетами.

Никто на меня внимание не обратил. Матвей молчал и в упор с недоумением смотрел на Егора. А Егор токовал и меня просто не слышал.

— Это я просто о начале. А ты, Мотя, сам возьми газетку и попереставляй абзацы. Изрядное получишь впечатление. А я пойду, покурю.

И я пошел курить. Вернее, в то время я курить с перепугу бросил, но курительную компанию любил. Если можно отказаться от самого зелья, то никакие разговоры о вреде пассивного курения и дыхания рядом с ними, не могли меня отвратить от бесед в курилках, в перерывах. Я уж не говорю о застольях.

— Зря ты, Егор, голову Моте морочил. Мало, что может в голову взбрести аппаратному работнику.

— Ничего. Пусть задумается. Это ж надо такое! За их передовицы степени им научные давай! Ну, дает парень! Да пусть они, наконец, задумаются. «Коллективный организатор!»

— Так и действительно — организатор, сам что-ли не видишь? Да и, вообще, страшно. А если стукнет? Да еще влияние нерусского скепсиса…

— А! Так вот ты чего боишься! Господи! Да избавьтесь вы от этого своего страха. Распрями плечи. — И Егор с тем же пылом, что сжигал его в споре с Матвеем, кинулся обобщать и мою трусость и неполноценность— Рабскую душу свою, вам, пора сломить. XX век…

Но это уже совсем другое воспоминание, совсем другой, так сказать, абзац. Я-то не спорил. Я робел, как говорится, не умом, а поротой задницей.

Из курилки мы прошли прямо на обед в столовую.

Матвея не было. Когда мы вернулись в палату, он сидел за столом. Передовица «Правды» была вырезана и разрезана на куски по абзацам. Матвей их переставлял, перекладывал, словно раскладывал пасьянс.

Я быстрей лег в кровать, отвернулся к стенке и накрылся одеялом. Мне не хотелось никаких дискуссий. Егор же подошел к столу, посмотрел на работу коллеги-язвенника.

Перед тем, как уснуть, или сделать вид, что сплю, я все ж не удержался и буркнул:

— Язва желудка весьма зависит от состояния нервной системы. Уймись, Егор.

Плевал он на мои пугливые замечания!

— Ты, Мотя, возьми и другие газеты, попробуй вставить абзацы из передовиц, скажем, «Труда» или «Известий», а то и «Гудка» в передовую «Правды». Тоже поучительно.

В этот день больше никаких споров, дискуссий, да и просто разговоров не было.

Утром следующего дня, проснувшись, на месте Матвея я не обнаружил. Пока я умывался, он появился с ворохом газет. На меня смотрел с испугом, на Егора с ненавистью и недоумением. С нами не разговаривал. Дружественное согласие наших больных тел и душ распалось.

Целыми днями Матвей резал газеты и раскладывал пасьянс из обрывков.