Юлий Крелин - Исаакские саги

— Барсакыч, прогоните бабку, от нее порча, она колдунья.

— Что! Да вы очумели, девчонки. Чего ерунду несете.

— Вы сами сказали. Вы были правы. Мы и подумали…

— Что я сказал? Что случилось? — Вы с самого начала сказали, что она колдунья. И правильно оказалось.

— Да ничего я не говорил. А мешает вам, сами и прогоните.

Она же выписана давно. Я отмахнулся, посмеялся и тем разговор окончился. И опять делегация: — Борис Исаакович, бабка Фрося…

— Какая еще Фрося? — Они все обращались к ней просто «Ба», я никак. Ну и забыл, что обсуждаемый персонаж официально именовался Фросей. А уж полностью ее имя и не знал, наверно, никогда. А историю болезни, где все записано, как положено и надо, не видал уже четыре месяца.

— Ну, бабка, что живет. Колдунья.

— Опять вы с этим идиотством. Сами оставили, сами выгоняйте. А что дочь? Была ли здесь хоть раз?

— Не видали. А какая разница? Пусть уходит.

— А с чего вы так взвелись? Что случилось? Откуда у вас эта самая колдунья вдруг определилась.

— Вы ее сами так определили с самого начала.

Вообще, мне стало страшно. Повеяло чем-то из старых, как думал, давно ушедших веков. Да я сам и оказался первым камнем в основании этой средневековой хибарки, возникшей на одном слове и на каких-то неведомых мне действиях, наверное.

— Ну, а что она делает? В чем она колдунья, что она конкретно сделала?

— Мы к вечеру все еле ходим, болеем…

— Кто мы?

— Кто работает с ней. Все.

— Я ж тоже с ней работаю. Что ж я ничего не чувствую?

— Ну, вот так. А нам плохо от нее. Татьяна к вечеру с ног валится. У Люды голова каждый вечер… А у Гали ребенок вчера заболел. А баба Фрося, как раз вчера ей воду в тапочки налила.

— Как налила? Нарочно что ли?

— А кто знает. Может, и нарочно.

— Вы видели как налила она?

— А кто еще? Только она и входила.

У меня голова пошла кругом. Аж в глазах темно. Что можно возразить на эти кульбиты мыслей у моих прекрасных девочек, которых я очень люблю, с которыми работаю душа в душу и уж никак не думал, что встречусь с подобным необъяснимым вывертом. Так же их головы можно повернуть в любую сторону, против любого человека, дела, цвета, звука, картины… да чего угодно можно подсунуть.

— Нет, девчонки, Не верите вы в Бога — это ж суеверие чистой воды.

— Нет, это раньше мы не верили, нельзя было. А теперь верим. Это раньше нельзя было сказать про колдунью — а сейчас можно. Теперь нам разрешили, Борис Исаакович.

— Да причем тут вера! Вы думаете, если, наконец, Бог не запретная идея, так значит, все вам непонятное в это входит? Колдуны и вера в Бога — совсем разное.

— Не знаю, Барсакыч, мы Евангелий не читали, нас так воспитали, но в Бога веруем и прямо вам заявляем: баба Фрося колдунья, уберите ее отсюда.

Все, что не подвластно разуму, они нынче числят по ведомству Бога. Разрешили в Бога верить-даешь колдунов! Так их надо еще искать. Найдем. И не то находили.

Бог у них без Библии, без Евангелия, без Корана… Чистое язычество!

Я им говорю о Библии, цитирую Евангелие, рассказываю про Христа — слушают словно сказку, умиляются… и ищут колдунов… и не могут поверить, Христос был еврей.

Да не может такого быть! Колдуны могут быть — а Иисус евреем быть не может!

Что-то вроде, что в колдунов верят, а Евангелию нет… не знают. Вера!

Еще через несколько дней вызывает меня Главный Врач.

— Что у вас там за обстоятельства в отделении?

— Какие обстоятельства? Не понял.

— Вот читай. Заявление: прошу дать мне расчет в связи с обстоятельствами на работе. Что это?

— Понятие не имею.

Звоню прямо из кабинета главного своей старшей сестре… — Что за заявление? Какие обстоятельства имеются в виду? — Тьфу, вас! Нехристи! — и положил трубку.

— Теперь понял. Бабка у нас в отделении, практически живет…

Рассказываю всю ситуацию.

— Значит благотворительность за счет государства? За чей счет ты оказываешь благодеяния? Незаконно кормишь ее, постель на нее уходит…

А что я мог ответить. Не моя правда. Хочешь оказывать благодеяния — запускай руку в свой карман, а не в государственный. Мне нечего возразить.

— Все вы добренькие за чужой счет. А счета здесь подписывать мне.

Хорошо главный врач у нас добрый и порядочный человек. Все слова, что он выплеснул на меня, я опровергнуть не мог, да и не хотел. Ему так положено. Он не сделал никаких оргвыводов — так это называется. Я лицемерно предлагал вычесть все у меня из зарплаты. Он, естественно, говорил, что так и сделает. И, разумеется, ничего подобного не сделал.

Кончилась наша беседа приблизительно так: Совсем вы все там распустились… Мало того что… Так еще и колдунью в отделение пустили!

Тут уж мне и, вовсе, нечем было крыть. Когда я уходил из кабинета, главный вызвал начальника отдела кадров. Но, как потом оказалось, ко мне это уже отношения не имело.

Дернул меня черт назвать бабку колдуньей. В отделении первое, что я увидел и услышал: стоит сестра протягивает бабе Фросе пакет белья: — Ба, пойди, перестели в тринадцатой, где ушли сегодня.

Ну, значит, они, по-прежнему, работают с ней, она им, по-прежнему, помогает, а я объявлюсь сейчас черным ангелом…

Пошел к сестрам.

— Вы что ж, девочки, доносы на меня пишите?

— Да вы что, Барсакыч! Какие доносы?

— А уход по обстоятельствам, по вашему, не донос? Как я должен отвечать начальству, что у меня незаконно, не оформлено находится неведомая бабка и ест наш родной великолепный и на редкость вкусный и питательный государственный харч бесплатно и без прав на него? А наши великолепные больничные простыни, стиранные и перестиранные, а то и перештопанные и проштемпелеванные, мы даем протирать и пачкать людям, на это право не имеющим… Как я должен все эти обстоятельства начальству объяснять? Как по вашему?

— Мы ж, Барсакыч, не хотели… Мы только…

— Вы только!.. Вы не хотели… Над каждым словом думать надо, особенно, если пишите его. Где живете! А то — колдунья! Бросишь слово на ветер, а ветер несет его совсем не вдаль, а тут же сеет всякое.

Тут уж девочки совсем не поняли, о чем я, кого я. Что себя и о себе я, они, разумеется, и не подумали. И правильно. Я не себя и не о себе… Вот так…

Пошел по коридору в свой кабинет. Полный благородного негодования… Против кого?..

А вот и искомая бабулька. Не называть же ее бабой Фросей. А отчество не помню. Не знаю.

Так и без обращения: — Знаете, придется вам уйти. Надо уходить. На меня уже доносы пишут.

Уж так меня грела идея, что на меня доносы пишут. Так и возвышаюсь в собственных глазах. В нашей стране и ныне почетно, если на тебя доносы пишут. Ну, скажем, писали…

— Хорошо Ваше Сиятельство. Ухожу, ухожу. Спасибо…

И я ее больше не видел. В тот же день ушла, или на завтра. Говорят, прощаясь, с кем-то даже целовалась. И нет теперь в отделении никаких обстоятельств.