Александр Моралевич - ЭКСМО

Но где было девятилетнему мальчишке провидеть все это. А помните, люди из "ЭКСМО" Кушак и Пьянов, стихи:"Старик Державин нас заметил // И, в гроб сходя , - благословил"? Коли так восхвалительно отозвался обо мне, посетив Хабаровск, обреченный на молчание Мастер - по возвращении в Москву я и пошел наниматься в журнал "Крокодил". И как оправдательный документ для зачисления я принес стопочку фельетонных вырезок и рукопись романа "АВРААМ, ИСААК и ДОСААФ".

Для уяснения своей судьбы я через две недели посетил журнал. Как раз в это время в конференц-зале кончилось собрание художников и темистов, после чего все сообщество человеках о пятидесяти вышло в холл. И священный трепет охватил меня: мать честная - ведь почти повально все тут корифеи. И неужели состоится, что я буду среди них, пусть даже они художники, а я - российский словесник. В автобиографии Сергей Есенин пишет о своем вхождении в поэзию:"Когда я смотрел на Блока - с меня капал пот: я впервые видел живого поэта". И меня орошал пот, даже больший. Когда я был приглашен в кабинет главного редактора. Он не встал навстречу из-за громадного совещательного зеленосуконного стола, преклоннолетний желтолицый человек, калмык по национальности, весьма посредственный журналист, но, как сказали бы теперь - непревзойденный топ-менеджер, человековед и отец солдатам.

-Выражаю вам соболезнование, - сказал Семенов. - Человек не всегда ведает, что творит, но вы сами сделали выбор. Вы зачислены в журнал специальным корреспондентом.

Но зачислению этому, господа из "ЭКСМО" Кушак и Пьянов, предшествовали жаркие дебаты..

За три десятилетия в "Крокодиле" - кого только не наблюдал я тут на средних и высших командных должностях! Сплошь и рядом были тут люди, не сопричастные даже самой провальной и убогой журналистике, а не то что самому коронному и редкостному её жанру - фельетонистике. Но они искупали это безграничной преданностью делу партии, её верные подручные. И таким вот подручным партии состоял Б.А.Егоров, заместитель редактора, поставленный, должно быть, присматривать за Семеновым. Партия отрядила Егорова на сатиру из вооруженных сил, где был он сопричастен установкам залпового огня.

-О принятии данного гражданина в "Крокодил", - сказал обо мне Б.Егоров, - не может быть и речи. Взгляните на его трудовую книжку, какие здесь записи. Один раз он тут даже превращается в с женщину. Смотрите, вот написано:"уволена по статье". Да по какой пятнающей статье! И ведь это дезертир трудфронта, покинувший целину! Ну. его фельетоны - это куда ни шло. Но вчитаемся хотя бы в оглавления рукописи его романа! "В ночь с 1917 на 1956 год". "Берите, берите меня горстями!" "Самородок его таланта бил фонтаном почем зря". Это же неприкрытая бабелевщина! А дальше? "Я еще буду учить этих женщин! Достаточно того. что я их трогаю руками".Данному Моралевичу не место в наших рядах. И вообще я настаиваю, чтобы рукопись романа "АВРААМ, ИСААК и ДОСААФ" была передана в КГБ.

-Ну, зачем же, - сказал Семенов. - На работу мы человека возьмем. Даже без испытательного срока. А в КГБ - расторопные люди. Когда будет нужно, опергруппу пришлют. Он, Моралевич, в двухлетнем возрасте с этим уже знакомился..

Так я закрепился в "Крокодиле". И с первым же фельетоном о театральных ВУЗах страны напоролся на выговор с занесением и на первую выволочку с вызовом в Агитпроп. (Правда, Зюганова, работника этого отдела, который будет когда-нибудь писать о себе в биографии, отражая основную профессию - "постоянный кандидат в Президенты России" - я в коридорах не повстречал.)

Второй мой фельетон был увенчан вторым выговором и вызовом к главному редактору.

-Значит, так, - сказал Семенов. - Навсегда забудьте о написании эссе, фельетонов-ревю, фельетонов-обозрений и тех, что называются обобщающими. Обобщать полномочна только одна организация - ЦК

КПСС. Позволительна для вас конкретика и только конкретика

-Но каноны жанра… И все творчество моих предтеч: Кольцов, Ильф с Петровым, Лиходеев…

-А вы освежите в памяти, чем кончили все ваши предтечи. Только Ильфу посчастливилось своевременно умереть дома. Итак, ничего кроме конкретики. Ну, а уж её беллетризуйте, украсивляйте.

И куда же деваться от этой прокрустовости? Таким вот образом я на третий год дослужился до отпуска. А там, в дальней дали, я был обнаружен телефонным звонком главного редактора.

-Как отдыхаете? - поинтересовался мой любимый калмык. - Таймень, полагаю, ловится, а без вранья - на сколько тянул самый большой?

-Шесть четыреста. Но вы же не за этим звоните, Мануил Григорьевич. Что стряслось?

-Пустяки. Но все же спрошу. По редакционным планам вам это не вменялось, а вот так, самодеятельно, на свой страх и риск - не расковыривали вы ничего по Плешке, ну, по Институту народного хозяйства имени Плеханова?

-Нет.

-Вот и отдыхайте.

Надо ли говорить, что через сутки я прилетел в Москву, в редакцию.

-Так и предполагал, - сказал Семенов. - Но раз уж вы тут - сидите. - И набрал два телефонных номера с просьбой к кому-то немедля приехать Первым приехал сухонький невзрачный человек, голова постоянно склонена к левому плечу. Вслед за ним прибыла без малого венценосная пара, красавица-дама и сановного обличья мужчина.

-Вот и все в сборе, - сказал Семенов. - Позвольте вам представить: Моралевич. - При этом голова невзрачного человека приняла вертикальное положение, а венценосные вскричали:

-Это не он! Этот высокий, поджарый, а тот был старше, упитанный и косой.

Так в чем дело? Ах, изменились времена. Все стали повышать свой статус. Смрадные харчевни обозвались ресторанами. Занюханные парикмахерские - салонами красоты. ПТУ обратились в колледжи. Подозрительные курсы - в институты. Институты - в академии. Провинциальные шайки расхитителей стали именоваться правительствами Может быть, и институт Плешка, уже сорок лет назад самый прогнивший, самый взяткозагребущий - тоже теперь академия.

Но вот в те давние годы спецкор "Крокодила" Моралевич собрал громадное досье на двух доцентов этого института, мужа и жену. О всех их поборах со студентов и абитуриентов. И, встретившись с этими доцентами, предъявив им малиновое, в дорогой коже и с золотом служебное удостоверение - за весьма и весьма значительную сумму предложил выкупить у него это досье. Но того не учел преступный и всю жизнь воинствующе беспартийный Моралевич, что доценты, муж и жена, паче того, что они растленные воры - они были БЕЗЗАВЕТНЫМИ КОММУНИСТАМИ!

И с поникшими головами они пришли в Агитпроп ЦК КПСС: да, мы были гадостны и сребролюбивы, готовы понести наказание за это - НО КАКИМИ РУКАМИ ДЕЛАЕТСЯ ЖУРНАЛ ПОЛИТИЧЕСКОЙ САТИРЫ ЦК КПСС?

Что же, очная ставка установила: да, Моралевич был не истинный, досье пытался продать лже-Моралевич. Но состоялась редколлегия, и все тот же Б.Егоров, знаменитый в журналистике разве что непомерных размеров лосиной нижней губой, сказал: