Екатерина Завершнева - Высотка

Баев: Аська, не бойся, я тебя поймаю. И потом — ты должна уметь летать.

Ржавая пожарная лестница на чердак начинается на уровне второго этажа, но как туда добраться? Сама лестница — одно название, несколько перекладин, ни площадок, ни перил. Фигня, говорит Баев, используем подручные средства, ведь нам позарез надо на крышу. Подтаскивает какие-то ящики и бочки, сооружает помост эквилибриста и, цепляясь за выступы в кладке, — подумаешь, человек-паук, фыркнул Гарик, — забирается на лестницу и исчезает в открытом окне третьего этажа. Через минуту на первом этаже вылетает стекло; солдатики, занятые на покраске соседнего дома, бросают работу и ждут продолжения; Баев высовывается из окна и говорит Гарику: «Тут черный ход прямо на чердак, снизу не попасть, заколочено. Подай мне Аську. Или пусть она влезет вон туда».

Со мной он и вовсе немногословен: «Руку!».

И вот мы на чердаке; по потолку цепочка кошачьих следов, нарисованных углем, Бегемот жив! — кричу я, и гулкое эхо подтверждает — жив! На крыше чудо — последнее в городе зеленое дерево, свеженькое, летнее, шелестит листвой; под нами дворы, Садовое кольцо, булгаковская Москва; возле трубы кто-то оставил настоящую, всамделишную метлу…

Я знал, говорит Баев. Ты должна была тут оказаться. Приветствую вас, Королева.

Обратно было куда сложней. Я флажком висела на нижней перекладине, эти двое стояли внизу и призывали спрыгнуть на неравновесную (сразу видно!) конструкцию из ящиков, солдатики скандировали: «Прыгай, не трусь!». И вовсе не от избытка храбрости, а по причине усталости мои руки разжались и я рухнула вниз.

— На метле было бы проще, — заметил Баев.

— Из окна первого этажа тем более. Зачем же ты меня на лестницу поволок, спрашивается? А я как дура пошла…

— Потому что так интереснее, — ответил Баев с этой своей улыбочкой. — С первого этажа кто угодно спрыгнет, но мы ведь не кто угодно. Мы избранные. Нам иначе нельзя.

Собрали со стен всю краску, ту, что еще не осыпалась, синюю, въедливую. Держались за руки, грели синие пальцы, несли по очереди синий апельсин. На берегу Патриарших чей-то мальчик водил по воде огромный деревянный ящик. Это ялик, сказал он важно. А когда отплываем? — спросил Баев и обменял ялик на апельсин. Мы сели и даже поплыли.

По идее, из лодки должен был раздаваться визг легкомысленных гражданок, которые боятся упасть за борт и с упоением брызгают на своих кавалеров холодной и грязной водой. Но мы внезапно опомнились и погрустнели. Нас трое, мы должны быть печальны и молчаливы. Я вспомнила, что мне не дали списать четвертый номер, и несколько раз повторила про себя «я вас не люблю», «ни того ни другого» — звучало убедительно — и тут же испугалась, что ялик перевернется. С рук на руки была высажена на берег, мы отдали веревочку мальчику и пошли по Садовой, молчаливые и печальные.

Стемнело, похолодало, Баев прикурил у парочки на лавочке, оглядел нас скептически — замерзли? Ну ладно, проваливайте домой. Вам пешком, а я на метро. До скоренького.

Милый мой, хороший,

ничего не понимаю, не хочу понимать. Что с нами будет?

Впервые в жизни мне грустно, а ведь это не в моем характере. Я ведь сангвиник, да? Попрыгунья-стрекоза?

Письма не приходят, ты неизвестно где, а я-то тем более. Может, ты прав и лучше нам не встречаться? Говорят, из «хуже» иногда получается «лучше». Если честно, то мне — «хуже». Подождем, не будем ничего менять?

Выводила старательно, потом бросила ручку и засмеялась. Милая моя, кому ты пишешь? Кому из них двоих? Получается, что обоим сразу, вот в чем загвоздка.

День декаданса продолжается. Игра оказалась увлекательной — доведем же ее до конца.

На последней контрольной была задачка на разделение переменных, и ты ее не решила, а Гарик удивился — это же так просто, смотри. И разделил. Иксы справа, игреки слева, те и другие инкогнито, но каждый теперь на своем месте.

Прекрасный метод, попробуем?

Игреку (в бумажном варианте — левая колонка — Ред.)

Ты получился слева, а должен быть справа. Такой правильный, такой ортогональный, как базис, на котором можно провести любое преобразование, упростить, разделить, построить. Одеваться по погоде, жить по плану…

Ох, не верь всему, что я говорю. Ведь это от злости, но откуда бы ей взяться?

И вовсе ты не такой.

У тебя не только лягушка самая лучшая, ты вообще вне конкуренции.

Почему ты решил, что я ничего не помню? Вот, слушай.

Середина апреля, земля оттаяла, она не предаст, она вся — солнце. Мы медленно перемещались по университетскому парку, от лавочки к лавочке, чтобы успеть снова поцеловаться, потому что физкультура подходила к концу, а ты согласился пропустить только физкультуру.

В промежутках между двумя лавочками ты рассказал, как первого сентября пришел в аудиторию № 437, группа еще не собралась, и ты занял место у окна, возле чахлого фикуса, которому определенно тут не нравилось, еще бы — собирать пыль, абсорбировать вредные вещества, вытяжки-то на все не хватает. Следом появился румяный парень с комсомольским значком, Володечка Качусов. Пришла Наташка, села в первый ряд, достала зеркальце, быстро оглядела себя, успокоилась, приготовилась внимать. Потом ввалилась толпа человек десять, трудно было понять, кто есть кто. Вплыла Леночка Баркова, выражение лица у нее было скучающее, она сразу же выставила баллы всем присутствующим, подсчитала на своем внутреннем арифмометре, и никто не дотянул до нижней границы. Потом, сказал ты, зашла еще одна девица в короткой юбочке, постояла в дверях, выбирая, куда бы ей приземлиться, направилась ко мне, но не дошла, села чуть поодаль, положила сумочку на стол, достала конфету, освободила кое-как от обертки и сунула в рот. И я почему-то подумал — вот моя будущая жена. Глупо, да? Ведь ты меня даже не заметила.

Ошибаешься, заметила. Ты был какой-то обросший, после лета, наверное. Еще помню, как ты вскочил, когда назвали твое имя, опрокинул стул. А потом ты посетил парикмахерскую и превратился в аристократа. Леночка подкорректировала свои калькуляции, но было поздно. Ранняя седина, тонкие пальцы виолончелиста, сострил Олежка, а потом выяснилось, что ты таки да, учился восемь лет. Правда, слушать это невозможно. Играешь ты средне, уж прости, но седина тебе к лицу.