Екатерина Завершнева - Высотка

Такой вот послужной список… Пока выкручивалась, но если, чего доброго, дотяну до диплома и стану химиком, что тогда? Не пора ли сменить ориентацию и поступить на другой факультет, где не надо работать руками? Неважно какой. Жизнь сосредоточена в МГУ, за его пределами жизни нет. Вот бы подобрать вариант, чтобы и учеба не раздражала…

После полугодового отсутствия в лабе меня встретили холодно.

— Пришла все-таки? — поинтересовалась Ирина (где-то я уже слышала этот вопрос…). — К Иван Васильичу? Ну-ну. Он в подсобке, новые реактивы прислали. Подожди немного.

Кузнецов вообще отказался меня признавать. Первый раз вас вижу, барышня, вы кто, по какому вопросу? Разъяснения на тему, что я, мол, Склодовская-Кюри, эффекта не возымели. Я несколько иначе вас себе представлял, сказал Кузнецов иронично и, как мне показалось, с ноткой разочарования в голосе. Я попыталась уцепиться за эту нотку, наплела ему, что и литобзор давно готов, и схемки-диаграммки рисуются, но Грозный даже слушать не желал. Курсовые пишутся в тесном сотрудничестве с научным руководителем. А я, извините, ничем не руководил и подпись под вашими диаграммками поставить не могу, Заратустра не позволяет. Всего наилучшего.

За дверью Гарик: ну что, отбоярилась?

Как бы не так. Похоже, придется брать бегунок, или, на официальном жаргоне, обходной лист. Это такая штука, Гарик, в которой будет засвидетельствовано, что я не зажилила ни одной книжки, не спалила Кореневу малый практикум, не трогала ацетиленовой горелки и вообще была пай-девочка.

Брось, возмутился Гарик, при первом же затруднении она лапки сложила! Идем к Качусову!

Я тебя умоляю, не надо Качусова. Проще перевыполнить план по пленкам за всю кафедру, чем терпеть его нравоучения… Пойдем лучше в ЦДХ, там такая выставка, закачаешься! Шенберг-Кандинский! Привезли! К нам! Неужели ты сможешь это пропустить?

Помимо берлинской лазури была еще одна причина, по которой я решила стать химиком — моя двоюродная сестра Нина.

Казалось бы, я и мои сестры должны были люто ее ненавидеть. Взрослые постоянно попрекали нас Ниночкой, лучшей девочкой на свете. Ниночку не просто ставили в пример, она сделалась архетипическим образом, притчей во языцех, это было имя нарицательное, платоновская идея девочки как таковой, ее чтойность и квинтэссенция, и всякий раз, когда мы делали что-то не так, расстояние между нами и этой девочкой, и без того непреодолимое, становилось просто космическим. На таком расстоянии силы притяжения обычно не действуют, только силы отталкивания. Но не в нашем случае.

Впервые я увидела Нинку, когда мне было четыре, а ей целых семь. Я сидела на кухне, ела полдник, и тут позвонили в дверь. Наконец-то! — сказала мама и побежала открывать. Ниночка приехала! — сказал папа и тоже побежал. Ага, приехала, села на поезд и приехала, подумала я сердито. Высадилась на вокзале, забросила чемодан в электричку, потом в автобус, доволокла до подъезда… подпрыгнула, дотянулась до кнопки звонка — и вот наконец-то…

Ну что ж, зато я осталась на кухне одна. На столе — вазочка с конфетами, сахарница и банка варенья, три запрещенных объекта желания. Времени в обрез, поэтому надо быстро принять решение. Варенье придется исключить — медленно льется, а по вкусовым ощущениям заметно уступает шоколаду. Итого две конфеты в карман, одна под язык. Теперь сахар.

Я открыла сахарницу и жестом горниста, трубящего зарю, высыпала в рот все, что могло высыпаться. На столе образовались мини-барханы, за пазуху тоже попало. Слизывать со стола с полным ртом неудобно. Что же делать?

Мамин голос: Ася, иди скорей к нам, познакомься с сестренкой!

Я поплелась на зов. В прихожей стояла беленькая девочка и держала в одной руке такую же беленькую куклу, а в другой — лакированную сумочку. Настоящую, с металлической защелкой и карманом на молнии. Я никогда раньше не видела таких сумочек, и таких девочек, пожалуй, тоже. Она была тихая и серьезная, как одинокое летнее облако.

Здравствуй, Ася, сказала она. Это тебе. И протянула мне сумочку.

От неожиданности я открыла рот, потом поняла, что надо бы сказать спасибо, промычала что-то, сахар посыпался изо рта… Мама засмеялась — так, все ясно. Иди-ка приведи себя в порядок и возвращайся к нам.

Ниночка выросла, но осталась самой лучшей девочкой на свете. Закончила школу, приехала в Москву, поступила в институт, поселилась в общежитии на «Студенческой», а по выходным отсыпалась у нас, хотя я всячески мешала ей разговорами о главном. Главным было понятно что — личная жизнь, которой у меня на тот момент еще не было, но очень хотелось. Влюблялась я с завидной регулярностью, поэтому всегда было что обсудить. О себе Нинка почти не рассказывала, и когда она внезапно вышла замуж за такого же ясноглазого и рассудительного юношу, для меня это оказалось полной неожиданностью. Мне не сообщили!.. Я все проспала!..

Нинка и ее муж Руслан занимались чем-то вполне обыкновенным — ходили в пешие походы, плавали на байдарках, пели авторские песни, столь ненавистные нам, мальчикам и девочкам нет, обустраивали квартиру, что-то в ней вечно сверлили и красили, чистили картошку, выносили мусор, катались на лыжах, заводили детей, и все это легко, весело и позитивно, как говорил Гарик.

В его устах наречие «позитивно» звучало как приговор. Гарик с подозрением относился к норме, которая, по его мнению, не могла породить ничего стоящего. Ты посмотри, кипятился он, как устроено их, так сказать, бытиё. Сначала они вырезают снежинки, клеят фонарики, свои и чужие дети в кучу, полное помрачение ума, борода из ваты, косы из чулков и прочее, и прочее. Потом они едут за елкой, втаскивают ее в дом, обламывая по дороге все, что еще не обломали на базаре, наряжают ее тем, что под руку подвернется, поют, водят хороводы и играют в фанты. Дом в иголках, вода в ведре испарилась, игрушки оборвали. Наконец наступает весна и они выносят то, что осталось от елки — и снова детский праздник, или лето, или зима, или рождается очередной ребенок.

Погоди! — возмущалась я, не надо передергивать! Детей у них только двое, остальные племянники, соседи по лестничной клетке и по детской площадке. Да и эти двое, как мне кажется, незапланированное мероприятие. Близнецы все-таки, нарочно не придумаешь…

Ерунда, отмахивался Гарик, я уверен, что на этом они не остановятся. А жить-то когда, спрашивается? Ты меня извини, но я не согласен. У меня дома будет иначе.

Как же, не согласен… Что бы он ни говорил в полемическом задоре, получался гимн здоровой семье. Откуда у двадцатилетнего юноши мог взяться столь мощный инстинкт гнездования? Гарик иногда делился со мной матримониальными планами, мечтал вслух о том, как у нас с тобой будут дети. Я не могла взять в толк — какие дети? Его мечты постоянно натыкались на мое недоумение, но он не обижался. Ты еще маленькая и глупенькая, потом поймешь.