Екатерина Завершнева - Высотка

Я послушно огляделась. Сюда приходит самая современная компьютерная техника, которой даже на ВМК в глаза не видали, прошептал Баев. У них есть стример, прибавил он восхищенно, емкостью десять гигабайт! А это много? — спросила я. Баев посмотрел на меня с жалостью — перед кем приходится распинаться. Тебе за всю жизнь не освоить. Мне, впрочем, тоже. Это институтский стример, самый мощный в стране. А что за институт? — продолжала любопытствовать я. Горе мое, вздохнул Баев, тут занимаются ядерной физикой, чтоб ты понимала. И вообще, не позорь меня, поменьше вопросов. Здесь люди умные сидят, не то что мы с тобой. Цвет отечественной науки.

Я снова огляделась, уже проинструктированная, поискала глазами стример — какой он? на что похож? — но ничего необычного не заметила. Я столько раз видела подобную обстановку в кино или у папы на работе, что сразу почувствовала себя как дома.

В Петиной лаборатории было все, что полагается по канону, установленному в начале шестидесятых: ироничные физики-полубоги (один из них обязательно гений, или даже два); горы аппаратуры (старой, на которой сидят, и новой, которую еще не наладили); исписанная мелом доска, где помимо формул можно было найти пару-тройку афоризмов на сегодняшний день, глумливый стишок про самого младшего обитателя лабы (ясное дело, про Петю), а также рожи, чертей, женщин и даже классическую надпись «такой-то — дурак». И, конечно, кучу металлического хлама: микросхемы, паяльники, отвертки, банки из-под кофе, полные окурков, разнокалиберные кружки, черные изнутри от чайного налета, и валяющиеся повсюду испитые, продифференцированные до дыр пакетики чая (снобы они, а не физики — чай со слоном их, видите ли, не устраивает!), которые здесь собирали в стеклянную посуду, в надежде, что кто-нибудь когда-нибудь сумеет их проинтегрировать.

Надежды, очевидно, возлагались на глум. Когда я потеряла в лабе мамино серебряное колечко, Петя сказал — не волнуйся, он наиграется и вернет. Кто? — спросила я удивленно. Да глум, он у нас не злобный, если хорошенько поканючить — отдаст обязательно.

Когда что-то в лабе пропадало, говорили, что вещь ушла в глум . Искать ее было бесполезно, но попросить глум не возбранялось. Я один раз своими ушами слышала, как Стеклов, Петин научный, взрослый дядька лет сорока с лысиной и степенью кандидата физмат наук, смиренно просил глум отдать ему конденсатор на пятнадцать вольт. И ведь получалось! Колечко, например, нашлось на столе у Стеклова, и никто не знал, как оно туда попало, хотя скептически настроенный Баев сказал, что это наверняка уборщица приходила, и что не мешало бы ей приходить несколько чаще, чем раз в месяц.

Иногда глум выручал завалявшейся пачкой сухариков, особенно ценных во время ночных бдений. Он также был ответственным за чай. От лежания в стеклянной посуде чайные пакетики хорошели, крепчали. А все потому, что местный глум — не простой глум, квартирный, говорил Петя. Наш институтский подвид глума отличается умом и сообразительностью, он действительно умеет интегрировать. Бывало, мы заваривали чаек из десятка лежалых пакетиков и ничего, живы. Так что спасибо глуму за все.

Пока я осматривалась, а Петя расстреливал козлов, Баев завел беседу с кем-то из местных. Похоже, его тут знали давно. В лабу вошел Стеклов и, завидев Баева, потащил его к компьютеру — слушай, надо срочно перебутить, выручай. А Баев-то у них в цене, подумала я и немедленно возгордилась. До сего момента мне не приходилось видеть его за работой, и я бы с удовольствием понаблюдала, но тут Петя нехотя оторвался от борьбы за мир и повернулся ко мне.

Его глаза были затуманены. Очевидно, я возникла в его поле зрения как очередной игровой персонаж, которого надо либо защитить, либо быстро прикончить. Такие решения принимаются мгновенно — Петя решил защищать. Промычал что-то невразумительное и покраснел как рак, потом усадил в угол, на железный ящик с тумблерами, достал из другого ящика булочки с маком, вручил их мне и, извинившись, пошел отмывать чашки. Судя по всему, это было нелегким делом: до его возвращения Баев успел все перебутить, плюхнуться рядом со мной и сожрать две булочки из пяти. Когда Петя вернулся, они начали что-то между собой обсуждать на кошмарном — с точки зрения профана-гуманитария — языке программистов, а я продолжала разглядывать Петю, потому что он был очень хорош собой. Очки, которые болтались у него на носу, явно предназначались только для того, чтобы скорректировать это впечатление. Да, он был хорош, как девушка в цвету, и краснел тоже как девушка. Особенно если на него пялиться, как я сейчас.

То, что Петя свободно «работал» в середине рабочего дня, имело простое объяснение — до отчета целых два месяца. Остальные, включая Стеклова, тоже были не прочь поработать. Главное — не допускать повального саботажа, поэтому играли по очереди, а массовые мероприятия откладывались до вечера. Мне удалось втереться в число участников институтского турнира по тетрису, организованного по олимпийской системе, на выбывание. Дошла до полуфинала, оставив позади и Петю, и Баева, но потом уступила в жестокой схватке Стеклову, который впервые меня заметил и поинтересовался, откуда такая взялась. Девушка с психфака, сказал Петя, помогает нам по мере сил. А, протянул Стеклов, который тоже отличался немногословностью (не у него ли Петя поднабрался?). Я подумала, что это «А» могло быть куда менее доброжелательным, если бы я не дошла до полуфинала. Гуманитариев здесь не очень-то жаловали.

Надо сказать, что Петя за всю свою жизнь сделал мне одну-единственную гадость, но зато пребольшую. Началось невинно, с тетриса; потом пошли какие-то примитивные ходилки; затем мы с ним вляпались в квест, который удалось пройти только к концу мая (что заметно осложнило сдачу зачетов); в июле я уже наравне со старшими и младшими научными сотрудниками бегала по кровавым коридорам, сбивая бластером все, что движется; пересекала бассейны с кислотой, радиоактивные зоны, загазованные помещения, а потом зализывала раны где-нибудь под лестницей, с помощью аптечки, набитой свеженькими жизнями. Иногда нас запирали в лабе на ночь — и тогда мы садились за штурвал невидимки F-117 «Найт хок», и к утру Петина виртуальная грудь была буквально усыпана орденами «Пурпурное сердце» (сажать самолет чисто, без аварий, мы научились далеко не с первой попытки). Злой Петя, беспомощно моргая и щуря покрасневшие глаза, волевым усилием вырубал компьютер со словами: «Плохая игрушка, ни уму ни сердцу. Надо бы часок поспать, ты не находишь?». Мы шли в кабинет начальства и устраивались в роскошных кожаных креслах. Охранник Валя нас вовремя будил, если сам вовремя просыпался — ему тоже когда-то надо было играть.