Екатерина Завершнева - Высотка

Прогулкой у него называлась весьма и весьма серьезная пробежка, потому что он внезапно загорелся идеей сделать из нас физически культурных людей. Мы бегали в парке, а парк был агромадный, почти лес. На третьем круге я обычно падала в изнеможении на мокрую траву, Баев наклонялся, легонько пинал — поднимайся, нельзя сачковать, сейчас придет второе дыхание.

А если пропало первое, как быть? — спрашивала я.

Вставай, говорил он, и беги, и когда-нибудь ты скажешь мне спасибо. Правда, у меня нет иллюзий, что ты скажешь это сегодня. Но когда-нибудь непременно.

Я нехотя поднималась, оставаясь при своем мнении, что бег трусцой — самое глупое спортивное изобретение человечества; основная причина инфарктов, инсультов и разводов; бездарно потраченное время; красная рожа и свистящее дыхание; мокрая майка спереди и сзади; отталкивающий внешний вид и ощущение собственного бессилия, которое, вопреки расхожему мнению, совершенно непреодолимо путем дополнительных тренировок, бега, бега и бега, а преодолимо разве что путем не-бега.

Его-то мы в конце концов и избрали.

Последний старт состоялся накануне баевского экзамена по физике. В отличие от нас, Баев не слишком усердствовал в учебе, но Самсон крепко держал его за шкирку, дергал за нужные ниточки, устраивал пересдачи, доставал медицинские справки, из которых явствовало, что студенту было не до сессии, что он отчаянно боролся за жизнь вместе с командой хирургов, отолариногологов и пульмонологов (чаще всего Баев болел острым бронхитом, терял слух или ломал себе верхние конечности, коих к настоящему моменту сломал уже несколько полных комплектов). Попирая собственный принцип не пользоваться служебным положением в личных целях, Самсон уговаривал знакомых аспирантов поставить раздолбаю зачет, а уж он-то в долгу не останется. Взятый на измор, раздолбай соглашался, являлся, мямлил, списывал, в общем, делал что мог. Однако в случае с физикой этот метод внезапно дал осечку.

Баев утверждал, что препод по фамилии Козлов его на дух не переносит. А ты к нему на лекции ходил? — спросила я. Им почему-то важно, чтобы ходили, как будто нельзя открыть книжку и прочитать… Конечно не ходил, возмущался Баев, но это не причина! А гениальные самоучки? А что, если я глух как тетерев (вот, и справка имеется)? А если мне его стиль изложения чужд? В общем, зачет мы с Пашечкой кое-как сдали, но к экзамену придется готовиться — Козлов сказал, что тройки нам не видать как собственных ушей.

(Я слушала и сочувствовала — да-да, у нас тоже есть такие, взять хотя бы Капустина… как он мне вчера противным таким голоском — «и не диспе-е-ерсия, Зверева, а стандартное отклоне-е-ение, все у вас плюс-минус лапоть, а математика наука то-о-очная…» Подумаешь, забыла про корень из n–1! А справочники на что?)

Я возненавидела Козлова заочно, но вскоре увидела его во сне. Козлов явился мне в испанском бархатном берете, камзоле и панталонах. По сюжету у них с Баевым была назначена решающая дуэль, на которую мой возлюбленный пришел в своем обычном наряде — джинсах и сиреневой футболке. Козлов поклонился, метя пером тротуар, Баев в ответ сделал козу и они скрестили шпаги.

Салют, en garde, удар, финт-финт-удар — и Баев прижат к стене. «Уши отрежу», — процедил Козлов, слегка надавливая кончиком шпаги на баевскую грудь. Перепуганный Баев заорал что-то вроде «мамочка» или «папочка» (Пашечку звал?), вынул зачетку, наколол ее на рапиру (в раскрытом виде), поднырнул под руку своего мучителя и пустился наутек.

И тут я заметила, что на рапире красуется целая стопка зачеток, а сам Козлов подозрительно смахивает на этого, у которого один зрачок черный, как игольное ушко. Ощупав свои карманы, я обнаружила, что моей зачетки тоже нет. Сообразила, не просыпаясь, что она давным-давно продырявлена тем же самым клинком, ведь на последней контрольной по матметодам я снова забыла про корень из n — 1 .

Я была в шаге от понимания, что все преподы — магистры тайного ордена, могущественной организации, опутавшей мир паутиной статистики и психодиагностики, и Самсон в ней — всего лишь бедная толстая муха, которая надеется пролететь мимо клейких ниточек, не зацепив ни одной. Что уж говорить о таких, как мы, безымянных жертвах, пробормотала я, просыпаясь от звука собственного голоса. На часах шесть, Мария спит, волосы змеятся по подушке, незнакомая, грозная, лицо колхидской царевны Медеи… нет, Медея грузинка… а у них эта, как ее, Анаит, и еще ковчег… подумала я, повернулась на другой бок и заснула, теперь уже без сновидений.

Накануне экзамена Баев пришел с сумкой, в которой уже не булькало пиво — она была набита теми самыми книжками, которые портят цвет лица. Разложил учебники на кухонном столе, взялся за турку, поколдовал, перекурил… А ну-ка, девушки, сказал он после непродолжительного раздумья. А ну, хорошие, на старт.

Мы вышли на старт и тут в небе бабахнуло, и мы понеслись, как будто услышали сигнальный выстрел. Игрушечные молнии били в землю, по парковым аллеям, вздуваясь пузырями, текли потоки воды… Локти прижать, надрывался Баев, дышим через рот, не тормозим, наращиваем темп, но мы не слушали, размахивали руками, что было строжайше запрещено, потом начались пляски под дождем, и Баев сказал, что он слагает с себя полномочия, и сложил.

Раньше он заставлял нас бежать вверх по лестнице (после тренировки!), но в тот день Мария уехала на лифте, а Баев взял меня на руки и понес. Я говорила — дышим через рот, не тормозим, сейчас придет второе дыхание, в общем, припомнила ему все, потом мне надоело болтаться мокрым грузом и я спрыгнула. Мы поднимались медленно, останавливаясь между этажами, потому что Мария не Петька, при ней не обнимешься, а до субботы далеко, целая неделя…

Когда мы поднялись, чайник уже кипел. Мария внезапно вспомнила: «Даник, а экзамен?» Он досадливо кивнул — после ужина. Посижу на кухне, когда вы пойдете спать.

Утром мы обнаружили на кухонном столе инсталляцию, над которой Баев, по-видимому, трудился всю ночь.

В центре стола красовался таз, полный воды, в тазу плавал плот, утыканный зеленым луком. В луковой траве лежал человечек, ножки вывернуты, голова набок, руки болтаются в воде. Автор инсталляции хорошо изучил законы равновесия, потому что плот плавал и не переворачивался. Табличка, воткнутая в него, свидетельствовала о том, что жертва взывала о помощи, но ее не спасли. Для изготовления этого шедевра Баеву понадобился полугодовой запас спичек, остатки редиски, пробки, проволочки и другая мелочь, которую он подобрал на кухне. «И так будет с каждым, кто слишком много ботанеет» — гласила табличка. «Если я не вернусь, считайте меня физиком-героем, павшим в бою за законы Ома (я написал Ома, а не Юма, чтобы вам было понятней)» — сообщала записочка, подсунутая под тазик. И еще одна: «Буду в шесть, встречайте с помпой. Поищите в ванной — она там».