Игорь Андреев - Четвертый тоннель

— Ну а че, нормально, — прокомментировал тренер. — Если хочется, можно поиграть в жесткого мужика. А глаза пусть смеются.

Я поделился с группой еще одним наблюдением: после тренинга во мне словно выбило клапан, закрывающий память, и начали вылезать эпизоды из раннего детства, которые я давно забыл.

— Один раз я убил котенка, — сказал я, и сразу потерял контроль над собой, начал плакать. Мой голос стал жалобным и тонким, как у того мальчика, каким я было тогда. Я продолжил сквозь слезы: — Я был маленький, лет шесть. Мы с мамой собирались пойти куда-то, и я уже был в резиновых сапогах. Залез на кухонный стол, чтобы с него достать конфеты из шкафчика. Достал, и спрыгиваю назад, не глядя. Приземляюсь на котенка. Он, глупенький, что-то делал на кухне. Смотрю… Он так странно дергается, лежа на полу, судорожно двигает лапками, и получается, что он, лежа на боку, ползет по кругу. Он умирает в судорогах, а я на него смотрю…

Слушатели мгновенно прониклись. Кто-то плакал вместе со мной.

— Его голова свернута на бок. По шерсти стекает алая кровь, рядом уже накопилась лужица, которую он размазывает по полу. Я кричу: «Мама, посмотри, что котенок делает!» Она подошла, увидела и сразу увела меня к соседке. Потом мы пошли куда собирались, и я спросил, что с котенком. «Ничего страшного, — отвечает, — я его оставила дома, пусть отдыхает». Когда мы вернулись, котенка не было. Я спросил, где он. Мама посоветовала посмотреть под ванной, мол, вдруг он там спрятался. Его там не было. «Наверное, убежал, — сказала мама, — ну ладно, значит, заведем другого». Во мне была ужасная догадка, что котенок убит, и убил его я. Не догадка даже, а знание. Чего уж там, догадка, я все понял сразу в тот момент, когда увидел его предсмертные судороги. Но мне так не хотелось верить в это. Лучше самому умереть, чем убить. Я убил — это так чудовищно. Я хотел верить во что угодно, только не в это, и мама мне помогла, деликатно обманув. Но обмануть себя невозможно. Я просто забыл и не помнил об этом случае. Намертво забетонировал его в памяти. Хотя где-то в глубине всегда об этом помнил, всю жизнь носил с собой. И вот сегодня утром вдруг вспомнил. Я плакал полтора часа, постоянно курил и не мог остановиться, пока все не кончилось само собой… Миша, я вот подумал, что делать, когда вылезают такие переживания из прошлого?

— Можно просто проплакать, — ответил тренер. — Сегодня ты сделал то, что мог бы сделать тогда. Ты себя в тот раз обманул, с помощью мамы. А если бы ты освободился тогда, тебе бы не пришлось носить в себе этот груз столько лет. Ты просто признал сегодня правду, которую знал всегда и всегда от себя скрывал.

— А вот еще что я только что вспомнил, — сказал я тут же, уже улыбаясь. Так у маленьких детей противоположные эмоции сменяют друг друга мгновенно, как только исчерпываются. — Однажды мы в садике целовали девочек. У меня был друг, такой чернявый мальчик, наверное, ребенок выходцев из Кавказа. Может быть, он грузин или азербайджанец, я не знаю, в том возрасте для нас не существовало национальных различий. Мы с ним всегда вместе хулиганили, и нас двоих воспитательница наказывала. После тихого часа сажала на штрафную скамейку и не давала играть с игрушками до самого вечера. И вот мы целовали девочек. Вот заходит девочка в ракету, это на игровой площадке железная горка в форме ракеты, а я там стою. Я ее обнимаю и начинаю целовать. А она убегает и ябедничает воспитательнице. Вечером та жалуется моему папе. Дома папа с мамой делают строгие лица и дают мне выговор. Я не понимаю, почему они говорят, что целовать девочек плохо. Мне нравится, да и девочки, хотя и жаловались, не выглядели такими уж обиженными, а значит все хорошо. Но родители говорили со мной об этом так, будто я совершил преступление. Я стою, слушаю их, сделав виноватое лицо, потому что я уже знал, что когда они меня ругают, я должен делать виноватое лицо, иначе вызову еще больший гнев. Слушаю и не могу понять, что плохого, но понимаю, что если я не буду слушаться, то они меня не будут любить. И вдруг мама говорит: «А если у нее там какая-нибудь инфекция?»

Зал взорвался хохотом, в котором преобладали женские голоса.

— По-моему, она сказала эту глупость, чтобы произвести впечатление на папу. Мол, такая умная, смотрит на вещи по-медицински, по-научному… А я не знал, что такое инфекция… Слово «инфекция» похоже на слово «милиция»…

Зал снова погрузился в судороги смеха. Они так ржали, будто я — кривляющийся на сцене юморист Петросян, а они — петросяновские фанаты-пенсионеры. Когда ржание стихло, я продолжил:

— Я знал, что такое милиция, потому что видел милиционеров. Это такие дяденьки в синей форме и фуражках. А что такое инфекция? Но я понял маму, не понимая ее слов, — по интонации и выражению лица. По внутреннему состоянию. И еще я сейчас подумал, что они уже тогда меня обманывали. Выдавали свое одобрение, свою личную оценку за бесспорную истину в последней инстанции…

После тренинга я с удивлением наблюдал за переменами в себе. И никак не мог понять, что это такое. Какое-то причудливое временное отклонение от привычной мне жизни, которую я всегда считал нормальной? Или возвращение к нормальной жизни из истерично-депрессивного сна, который продолжался три десятка лет?

Многое, что раньше казалось очень важным, совершенно перестало волновать. Глядя на беспокоящихся по разным поводам людей — родителей, друзей, подруг и коллег, я недоумевал: зачем люди парятся? Решать задачи и париться — отнюдь не одно и то же. Суета и волнение мешают, а не помогают. Нервозность не дает радоваться жизни. Так зачем же они парятся?

Я также подумал, что если бы пошел на мужской тренинг после Трансформации, результат был бы совсем другим. Между тем пикап стал совершенно безразличен. Мое отношение к женщинам изменилось радикально. Все упростилось донельзя. Увидел ту, которая нравится, подошел как мальчик к девочке, и сообщил все, что думаю и чувствую. Типа — давай играть вместе. Если да, то прекрасно, если нет, то все равно прекрасно. Это не технологично, не учитывает страхи и предрассудки женщины, которая, может быть, и рада поиграть, но притворяется «хорошей девочкой», которая «не такая», поэтому эффективность такого моего обращения к женщинам не была так уж высока. Но меня это и не волновало. Мне было и так хорошо.

Полностью исчез страх быть уволенным с работы. Раньше я его не осознавал, только чувствовал непонятное беспокойство при общении с начальством. Вроде бы все нормально, мной довольны, но — я на всякий случай беспокоюсь. После тренинга меня посетила мысль, что я слишком сильно ассоциирую себя со своей работой. Но моя работа

— это не я… Но это еще не все. Еще примерно через две недели я осознал, что страх потерять эту работу был только потому, что я… хотел ее покинуть. Я хотел что-то изменить в своей жизни, для этого надо было потерять эту выгодную и наскучившую работу, но я боялся неизвестности, ведь непонятно, что получу взамен. Призрачное будущее казалось пугающим.