Леэло Тунгал - Товарищ ребёнок и взрослые люди

— Иди играть в классы! — махнула мне рукой Сирье.

Я вопросительно просмотрела на тётю Маали.

— Мк-ммм! — промычала она, покачав головой.

— Пусти девчонку поиграть! — заступилась за меня тётя Тийу.

— Она не сахарная. Не рассыплется!

— Она — деревенский ребёнок и не знает, как вести себя в городе, — считала тётя Маали.

— Научится!

Я дёрнула тётю Маали за руку, поднялась на цыпочки и шепнула ей:

— Если не разрешишь, я всем скажу, что у дяди Копли мундир энкаведэ в шкафу!

Тетя испуганно стала глотать ртом воздух, прежде чем смогла шепнуть мне:

— Неужели тебе не стыдно? Ну, иди, поиграй немножко, но, смотри, не выходи на дорогу.

Я прыгала из квадрата в квадрат не хуже, по-моему, чем другие, может быть, чуть выше подпрыгивая, но Майе стала придираться:

— Ты что, совсем не умеешь играть в классы? Прыгаешь, куда попало!

— Сначала надо бросить в квадрат камень, — сказала незнакомая девочка с косами и протянула мне небольшой камешек.

Трах! — ударился об асфальт этот брошенный мной камешек и, отскочив от асфальта, стукнул одного стоящего в очереди мужчину по ноге.

Мужчина крикнул:

— Какой чёрт кидается тут камнями в людей! — Он посмотрел по сторонам и заметил нас, стоявших возле начерченных на асфальте квадратов. И я его узнала: это был тот самый мужчина, в клозет которого мы ходили с тётей Анне!

И сразу появился человек в мундире, он вышел из магазина и нёс сетку, в которой красовались два тёмно-синих угловатых пакета.

Я подбежала к тёте Маали: может, она всё-таки не даст человеку в мундире увести меня? Сердце колотилось отчаянно: что будет с татой, если я тоже попаду в тюрьму? И, поди знай, может, и тётю Маали заберут — мы ведь родственники…

— Граждане! — крикнул человек в мундире. — Сахарный песок кончился, теперь дают только кусковой!

Человек в мундире говорил по-эстонски! У меня упал с души камень, похоже было, что тот мужчина, в которого попал мой камушек, не разозлился и не стал жаловаться на меня человеку в мундире!

Вдруг очередь стала двигаться вперед гораздо быстрее. Дверь то и дело выпускала счастливых обладателей синих пакетов, и мы вскоре поднялись по ступенькам и вошли в магазин. Внутри очередь еще несколько раз извивалась, и тётя Маали сняла с меня шапку и расстегнула пуговицы кофты — в магазине было очень жарко.

Две продавщицы в белых чепчиках принимали деньги, вытирая со лба пот, раздавали пакеты с сахаром и кричали:

— Пожалуйста, следующий!

Наконец, следующими были мы с тётей Маали, тётя протянула раскрасневшейся продавщице деньги и сказала:

— Нас двое — пожалуйста, два кило!

Конечно, я давно сообразила, что в магазине никому кило на нос, к сожалению, не клали, но испытывала чувство гордости — у меня теперь собственный пакет сахара!

Снаружи очередь была уже гораздо короче, и тётя Тийу сочла, что можно было бы ещё разок встать в хвост. Но выяснилось, что у тёти Маали нет больше с собой денег, да она не помнила, сняла ли суп с конфорки на плите. Тогда мама Сирье и Майе предложила, чтобы я осталась в очереди с ней и её девчонками. Когда она пообещала, что присмотрит за мной внимательно, тётя Маали оставила меня и пошла домой одна.

Вообще-то стоять в хвосте — дело довольно нудное, но куда денешься! Но тётя Тийу и слушать об этом не хотела, а я подумала, что могла бы прийти в сахарную очередь когда-нибудь в другой раз.

— Варенье лопать все хотите, а в очереди постоять не желаете! — сердито буркнула она, когда Сирье и Майе тоже захотели домой.

— Граждане, сахар кончается, больше в хвост не становитесь! — объявила одна из продавщиц.

— Может, нам ещё хватит! — надеялась тётя Тийу, и когда мы подошли к прилавку, сказала продавщице: — Четыре кило. Со мной три девочки.

— Эта девочка поменьше ведь не ваша — она была тут с другой женщиной, — сказала продавщица, нахмурив брови. — Я её по глазам узнала.

— По глазам? — рассердилась тётя Тийу. — Вы не по глазам сахар продаёте, а по кило на нос. Четыре кило, я сказала!

Продавщица пожала плечами и выставила на прилавок четыре пакета.

Когда мы сворачивали на свою улицу с бульвара Вабадусе, увидели женщину в полосатом берете, которая торопилась в сторону магазина, толкая впереди себя бежевую детскую коляску.

— Эта, наверное, останется с носом, — предположила тётя Тийу.

— В нынешнее время деликатничая ничего не получишь, надо брать от жизни всё, что только можно.

Я испытывала гордость: взяла от жизни два кило сахара — один для тёти Маали, другой для тёти Тийу. Но женщину в полосатом берете мне было немного жалко. Я подумала, что если когда-нибудь в другой раз встретимся с нею в магазине, отстою и за неё в сахарной очереди, что с того, что продавщица запомнила мои глаза! Сахар ведь не по глазам продают, а по кило на нос!

Радио — наш маленький и миленький «Москвич» — вот чего мне у тёти Маали сильно не хватало. У дяди Копли тоже было радио — здоровенный ящик по имени «Марет», но оттуда ни концерта по заявкам, ни передачи «Угадайка!» слышно не было. И когда дядя Копли по вечерам крутил радиоколёсики, то раздавался жуткий вой и треск, и иногда сквозь этот угрожающий шум слышен был голос бравого мужчины, говорившего про оккупированную родину и обращавшийся к дорогим соотечественникам с просьбой сохранять мужество, потому что час свободы недалёк. Из слов дяди Копли я поняла, что там его дядя, которого зовут Сямм, и что этот дядя Сямм передаёт приветы из свободного мира.

Дядя Сямм ничего не пел, да и как там петь, если вокруг такой шум и треск, как на лесопилке в Руйла, когда дядя Артур делает там из брёвен доски.

Дядя Копли замахал руками, когда я спросила: там, в свободном мире, идет социалистическое строительство, что ли, иначе почему там такой грохот? По нашему радио дома часто говорили о социалистическом строительстве, которому господа за лужей пытаются вставлять палки в колёса.

— Этот ребёнок иногда нагоняет на меня страх, — сказал дядя тёте, оставив мой вопрос без ответа. — Этот ребёнок как бродячая собака — смотрит на тебя большими глазами и всё запоминает!

Я напомнила дяде Копли песню, которая, по-моему, лучше всего подходила строительству: «Здравствуй, страна родная, страна строителей, страна учёных!..» Но оказалось, что он о ней и понятия не имеет. Конечно, если неохота всё время включать радио, не узнаешь и много хорошего! В Нымме слушать радио утром было нельзя, потому что дядя Копли возвращался рано утром с дежурства в пожарной команде, где он работал, и ему требовались тишина и покой, а вечером опять начинался этот жуткий треск свободного мира. Я уже начала забывать некоторые красивые песни, потому что тётя Маали разрешала петь их только на веранде, да и то очень тихим голосом.