Игорь Шенфельд - Исход

Аугусту работалось хорошо. Некоторое время он был водителем на бензовозе, затем его пересадили на самосвал ЗИЛ-164, и он подвозил семена к сеялкам, а после — зерно к элеватором. Осенью 1957-го ему дали трактор ДТ-54, и два года он пахал, боронил и засевал бескрайнюю степь. Рано утром шеренга тракторов черным клином по желтому космосу степи отправлялась к горизонту, чтобы лишь заполдень пересечь огромное поле, наскоро перекусить на другом конце его и к ночи вернуться домой, а в четыре утра следующего дня уйти в новый поход. Самым трудным испытанием для трактористов были не жара и пыль, и не хронический грохот в кабине, не гул в голове и во всех костях, но постоянная борьба со сном: не выпасть незаметно, не выйти из общей шеренги, из борозды, не смять линию фронта, не подвести других: вот это была основная, главная, мучительная забота. И еще — поломки, сбивающие ритм, сбивающие график, сбивающие темп полевых работ. Но от поломок деваться было некуда, и они оставались страшным бичом, срывающим планы вспашки, посева, уборки, срывающим в хрип и голоса вождей и командиров, ответственных за урожай.

Руководство МТС скоро распознало, что Бауэр не просто тракторист, но и квалифицированный механик-ремонтник со специальным образованием и опытом ремонтных работ. Его поставили во главе бригады слесарей, состоящей частью из летучих отрядов типа «скорой помощи», ремонтирующих технику «в поле», частью из гаражных механиков, штопающих трактора, комбайны, грузовики и прочую сельхозтехнику в условиях мехдвора. Сна в летнее время не хватало не только трактористам, но и слесарям, и в этом отношении режим дня Аугуста сильно не изменился, но зато Аугуст перешел теперь в разряд начальства, и когда еще через несколько лет его повысили до главного механика МТС, то Ульяна купила ему шляпу — еще более шикарную, чем та, в которой он возвращался когда-то из трудармии. Шляпа стала символом благополучных времен для Аугуста. Рана по имени «Поволжье» так и не заросла окончательно, но уже и не ныла постоянной сердечной болью. А если и болела порой, то некогда было с этой болью возиться. Потому что шла настоящая война за целину, и все они, называющие себя целинниками, были на переднем фронте ее. И они воевали — с потерями, огорчениями, даже с человеческими жертвами, но на сей раз — не в роли рабов, сопровождаемых штыками и хрипящими собаками, но в качестве свободных трудовых бойцов мирного времени, уважаемых людей, и даже героев, осыпаемых почетными грамотами, вручаемыми со сцен Дворцов культуры под медный туш, и ославленных фотографиями в газетах и на досках почета; для них праздновались Дни урожая с великолепными концертами, на которых в честь трудовых побед, одержанных целинниками, выступали лучшие артисты страны. И результат был налицо: целина завалила страну хлебом! Жаль, что Иван Иванович Рукавишников не дожил до этих времен: он бы сумел по достоинству оценить этот огромный трудовой подвиг, совершенный народом (да и той же партии родной надо бы выразить на сей раз слово благодарности: целина была ее инициативой); ведь подвиг этот был совершен ради всем понятной, ради самой святой человеческой цели: ради хлеба! Шесть миллионов гектаров степи были превращены в хлебные поля, и страна после бесконечно долгих десятилетий недоедания была впервые по-настоящему сыта, наконец. Еще не хватало очень многого, но был хлеб, и был уже ядерный щит над головой, и начинался космос, а с ним — Слава, всемирное уважение, признание, почтение; Вот теперь, только теперь можно было начинать жить по-человечески. Возможно, впервые после октябрьской революции понятие «коммунизм» в сознании трудящихся утратило ореол сказки — для кого-то доброй, для кого-то злой — и приобрело очертания достижимой реальности. Подъем национального духа был таков, что когда Никита Хрущев пообещал своему народу коммунизм уже в восьмидесятом году, то ему поверили почти единогласно. И что на марсе будут яблони цвести — этому тоже верили!

Много радости было в доме Бауэров в те годы: Милочка училась ходить, училась говорить, училась читать и наполняла дом веселым щебетаньем. Спартак успевал в школе очень хорошо, великолепно играл в шахматы, его возили на соревнования и олимпиады, он часто занимал там призовые места и считался школьным гением. Ульяна, выйдя из декрета, устроилась в поселковую школу, сначала библиотекарем, а затем и учителем русского языка и литературы; она была исключительна довольна тем, что не нужно ей больше тянуть директорскую лямку: она гораздо больше времени могла посвящать теперь семье и книгам. Братья ее — и Вася, и маленький Паша — уже вылетели из гнезда: Вася учился в строительном техникуме в Омске, а Паша жил при школе-интернате в Павлодаре и заканчивал десять классов, не зная кем лучше стать — летчиком или моряком. Оба были все еще прописаны на своей, «рукавишниковой» половине дома, и иногда приезжали — подкормиться у сестры и немножко похулиганить на местности: пацаны они были боевые оба, задиристые; Ульяна за них постоянно переживала: каждый миг эти двое способны были чего-нибудь отчебучить. Ей уже приходилось расхлебывать их дела пару раз. А что тут поделаешь? Выросли они, считай, сами по себе, воспитывала их улица, она же обучила их стоять спиной к спине и сопротивляться ее же, уличным жестоким законам. Но парни они были все равно хорошие, задорные, и все в семье радовались, когда они приезжали и переворачивали весь дом вверх дном — в том числе радовался и Спартачек, который с младенчества в своих дядьях души не чаял.

Указ от 29 августа 1964 года застал Аугуста и Амалию Петровну врасплох. Это был тот самый УКАЗ, которого они ждали двадцать лет, и устали, и уже перестали ждать. И вот он вышел: "О внесении изменений в Указ Президиума Верховного Совета СССР от 28 августа 1941 г. о переселении немцев, проживающих в районах Поволжья". Этим Указом отменялся жуткий Указ от 28-го августа 1941 года.

Непонятно чего больше взметнулось в душах российских немцев при чтении этого Указа: безумной радости со слезами на глазах, растерянности ли, или отчаянья оттого, что поезд ушел. Да нет, наверное радости было все-таки много больше. Все окошки немецких жилищ сияли праздником в те дни, когда вышел Указ, и радость светилась в глазах немцев. Потрясенный Аугуст читал и перечитывал Указ: сто раз для себя и еще тысячу раз подряд — для матери:

«Жизнь показала, — говорилось в постановлении правительства, — что огульные обвинения в адрес немцев Поволжья были неосновательными и явились проявлением произвола в условиях культа личности Сталина. В действительности в годы Великой Отечественной войны подавляющее большинство немецкого населения вместе со всем советским народом своим трудом способствовало победе Советского Союза над фашистской Германией, а в послевоенные годы активно участвует в коммунистическом строительстве»… — в этом месте голос Аугуста поначалу каждый раз срывался, а мать закрывала лицо руками и откровенно плакала: она на старости лет научилась этому, наконец.