Александр Громов - Жара. Терпкое легкое вино.

— Батюшка, ты что? Что с тобой? Это ж будильник, ты чего так испугался-то?

Когда отец Василий вышел на улицу, светало, мир, прикрывшись утренней дымкой, казался свежим и умытым. Но отец Василий сквозь обманную дымку увидел и пепельно-коричневую землю, жёлтую пожухлую листву и безоблачное небо — никакого дождя ночью не было.

Он остановился, вглядываясь в мир и ещё не веря в его реальность. «Как же так, Господи! — Он коснулся ветки и укололся твёрдым листком. — Как же всё это понимать… А стоит ли?.. Надо довершить то, что начал. Может, это последняя Литургия в моей жизни. Так, в общем-то, и каждый день надо проживать, будто последний».

Следом за отцом Василием пришли бабушки на клирос и старик Корней, который не столько пел, сколько следил за порядком и шикал на старушек, если они начинали петь не тот стих, который он указал. Пришли алтарники, мальчики Серёжа и Лёня, оба невыспавшиеся, по-взрослому высохшие, но с горящими глазами, возбуждённые и порывистые. Отслужили утреннюю, отчитали часы… Отец Василий всё ждал, что люди ещё подтянутся и случится то единение, которое восхитило вчера во время крестного хода, но когда он открыл Царские врата, то невольно замер и несколько секунд оглядывал пустой храм. Не совсем пустой, конечно, но столько приходит на Литургию, если на будний день выпадает праздник.

Чувство досады промелькнуло в душе отца Василия. Для кого и для чего он старается тут? У него даже руки сжались и дрогнули, словно руки сами по себе захотели затворить Царские врата, мир оказался не достоин и не заслуживал чуда претворения вина в Кровь. Для кого?!

Для Бога — словно волной качнуло его сзади. Он ещё постоял немного, отгоняя морок, потом опустил руки от врат и повернулся к алтарю:

— Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа…

Началась Литургия.

— Доколе свет с вами, веруйте в свет, да будете сынами света. Сказав это, Иисус отошел и скрылся от них. Столько чудес сотворил Он пред ними, и они не веровали в Него, да сбудется слово Исаии пророка: Господи! кто поверил слышанному от нас? и кому открылась мышца Господня? Потому не могли они веровать, что, как еще сказал Исаия, народ сей ослепил глаза свои и окаменил сердце свое, да не видят глазами, и не уразумеют сердцем, и не обратятся, чтобы Я исцелил их. Сие сказал Исаия, когда видел славу Его и говорил о Нем. Впрочем и из начальников многие уверовали в Него; но ради фарисеев не исповедывали, чтобы не быть отлученными от синагоги, ибо возлюбили больше славу человеческую, нежели славу Божию. Иисус же возгласил и сказал: верующий в Меня не в Меня верует, но в Пославшего Меня. И видящий Меня видит Пославшего Меня. Я свет пришел в мир, чтобы всякий верующий в Меня не оставался во тьме. И если кто услышит Мои слова и не поверит, Я не сужу его, ибо Я пришел не судить мир, но спасти мир.

Отец Василий закрыл Евангелие и ещё какое-то время прозвучавшее «спасти мир» стояло в храме и дрожало в самом отце Василии, словно его только что правильно настроили и он теперь зазвучал во весь данный ему от начала голос со всем окружающим миром. Он вдруг услышал песню, которую слышал ночью, и теперь ясно разобрал её, и снова стало легко и радостно.

Отец Василий стал читать записки, и опять волна со спины, только теперь исходящая из храма, коснулась его. Он невольно обернулся и увидел, что храм полон.

Так ведь это все поминаемые! — изумился отец Василий. — А ты чего в стороне? — обратился он к уставшей женщине и тут же признал в ней ту самую тётку, которую вчера первой увезли на «скорой». — Вот те на, неужто за упокой? Я ведь и звать не помню как, — и снова неожиданно пришло, словно само собой: Валентина. — Да-да, помню, говорили ещё: «Валентину увезли, плохо стало». — Стало быть, Валентину, упокой Господи, рабу Твою Валентину. — А те-то двое, которых окропил, живы? — Живы, живы, — успокоительно отозвалось в сердце.

Когда для Бога — так всё просто. Не для людей, а для Бога. А ведь, если ради Него, а не себя, не ближнего, не человечества, то, в конце концов, и получается, что для всех — для человечества, ближнего, себя. Ведь Он как раз для всех и для каждого этот мир и устроил… И получается, что, только живя для Бога, мы по-настоящему начинаем жить для других. Почему я раньше не думал об этом?

Теперь надо молиться об оглашенных. Это о всех, кто не пришёл в храм. Они назвались, исповедовались, шли вчера — они ещё в пути. О них молиться, пусть все они, где бы ни были: на полях, заводах, конторах — пусть все почувствуют, пусть только почувствуют прикосновение Бога. А они хорошие, все хорошие, им только надо не забывать чувство, когда Господь коснулся их, и их воля, силы, желания стали Его силой, волей, желаниями. Какая это радость — говорить: да будет воля Твоя!

Когда отец Василий вынес Чашу, он снова увидел полный храм. С ума, наверное, схожу, мелькнуло в голове. А какое ангельское пение! Словно архиерейский хор приехал. Пусть так и будет! Так чудесно служить, когда храм полон, когда ангелы поют и ты словно лёгкие кнопочки нажимаешь, а оно само льётся и льётся…

После «Отче наш» отец Василий опустился на колени перед алтарём.

Господи! Я не знаю, чего просить! Пусть никогда не кончается эта служба!

Но на этот раз волны не обняли его.

Понятно, не по чину прошение. Прости, Господи. Научи просить! А, впрочем, что всё просить, просить… Научи благодарить, Господи! За всё. За людей. За мир. Господи, как хорошо с Тобой!

И снова он почувствовал тёплую волну, которая теперь поднимала его. Да-да, надо принять Тело и Кровь. Надо соединиться. Надо стать одним.

После службы матушка тянула отца Василия домой, но тот, казалось бы, выхолощенный, слабый, беспомощный, проявлял непонятное упорство: «Подожди, подожди», — отводил он матушкину руку, зачем-то обошёл церковь, потом долго стоял на крыльце.

Все уже разошлись. Заперли храм, а отец Василий всё чего-то ждал. И дождался. Сначала показалась чёрная точка, она стала расти и скоро нарисовались несколько женщин и долговязый мужик. Мужик был сыном Валентины Егоровой, он только махал руками и открывал беззубый и беззвучный рот, и оттого был ужасен, словно ожившее немое кино, а буйствовала, в основном, сноха и поддерживающие её женщины.

Весть о том, что Валентина Егорова, увезённая из крестного хода в больницу с тепловым ударом, умерла, прибила село. И самое ужасное, что никто особо-то и не убивался по покойнице, а в голове чуть ли не каждого, услышавшего новость, проносилось: «Что же теперь будет?». Тут же вспоминались слёзы Богородицы и отголоски грома воспринимались как роковое предупреждение.

Как ни странно, один главврач, в больнице которого, собственно, и произошла смерть, ходил чуть ли не гоголем, всем видом показывая, что вот, мол, он предупреждал, а его не послушали, теперь и расхлёбывайте. Глава района ходил мрачнее тучи. Пережитое в крестном ходе ещё не отпускало и мешало решиться на резкое и непоправимое. А делать что-то было надо.