Александр Григоренко - Мэбэт

— А ведь мы, брат, с твоим отцом друзья, ой, какие друзья… Он и угощал меня, и слушал, и хорошие слова говорил. Нигде меня так не принимали, как он принимал. Я ведь люблю по гостям ходить, с людьми поговорить, то да се… А родичи мои как бурундуки жадные: иногда накормят, а иногда костей голых не подадут. Говорят, шатаешься без дела, людям мешаешь, пустой, говорят, ты человек, не своим очагом живешь. Но я, брат, не пустой человек — я веселый и людям помогаю. Вот тебе помог. Отец твой, Мэбэт, шибко благодарил меня, что я живым тебя от Ведьмы привез. Загнулся бы ты, замерз в пути, кабы без меня ехал. У нас был случай — я тогда у родственников гостил. Слышу, собаки залаяли, подъезжает к становищу упряжка, на нартах человек незнакомый сидит, голову опустил. Я ему говорю: «Здорово, брат, кто таков?» — а он молчит… Мертвый оказался! Пока ехал, заснул сидя, да так и замерз, росомаха глупая. Так мы этого покойника, веришь — нет, замучались над огнем держать, чтоб распрямился. Не хоронить же его такого — скрюченного. А кто был тот покойник, я не знаю, дед сказывал, что вроде кто-то из Яптиков тундровых, но сам я его не видел и не знаю, что за человек… Вот и с тобой так же было бы, кабы не я.

Махако вольготно лег на бок, и спросил в полный голос:

— Отец твой знаешь куда поехал?

— Куда…

— Мне за подарком. Шибко, говорю, он благодарен, что я тебя живым привез.

Хадко почувствовал, как к горлу густой волной хлынула тошнота, он вышел из чума и упал на четвереньки рядом с нартами, на которых ездил свататься. Тело содрогалась, он оглох, ослеп и не видел, как подбежала к нему перепуганная Ядне. Когда рвота утихла, мать помогла ему подняться и, почти взвалив на себя, повела в чум, и там сын Мэбэта рухнул на постель. Ядне укрыла его, выбежала за дровами, чтобы сделать очаг жарче, а когда вернулась — услышала звук, незнакомый ее ушам и пугающий. То рыдал Хадко… Даже дети людей тайги редко плачут, а плача мужчины вовсе не было в ее памяти. Ядне испугалась, но страх прошел быстро. Сердце ее увидело под шкурами не великого охотника, достойного своего отца, — оно видело младенца. Как над берестяной колыбелью, наполненной пухом, склонилась она над постелью сына и гладила рукой его трясущуюся голову, покрытую черными, вязкими от пота волосами.

Ядне нагнулась к самому уху сына — тихим шелестом теплого летнего дня выходил из ее уст шепот. Хадко уснул, так и не поняв, о чем она шептала.

Мать говорила заклинание, единственное, оставшееся в ее памяти от тех времен, когда она еще не стала женой божьего любимца и жила в своей семье.

Такие слова она говорила:

Прошла ночь и уже утро собиралось уходить в день, когда залаял Войпель — показались нарты Мэбэта. Все кто был в чумах — Хадко, Ядне и гость Махако — вышли на середину становища встречать хозяина. Упряжка из пары оленей приближались. Было видно, что Мэбэт сидит низко — значит пусто в нартах, нет в них большой добычи. Вот уже любимец божий в своем становище и видно, что он весел и как всегда собой доволен. Домочадцы и гость учтиво поклонились хозяину.

Но ответил Мэбэт лишь на приветствие Заики и сразу же обратился к нему:

— Я рад, что ты уважил меня, добрый друг Махако и дождался моего возвращения. Прости, что задержался — много трудных дел пришлось сделать. Хорошо ли кормили тебя, пока меня не было?

— Нигде я не ел так вкусно и не спал так сладко, — отвечал Махако.

— Я привез тебе подарок, как и обещал, — Мэбэт достал из нарт ровдужий мешок, в котором было что-то тяжелое и круглое, но не отдал его Заике — положил на снег рядом с собой.

— Возьми его, посмотри, что там. Ну же, не стесняйся.

В полупоклоне довольный гость подбежал, наклонился к ногам хозяина, взял мешок и, обведя всех ошалевшим от счастья взглядом, сунул руку внутрь — и застыл. Улыбка промелькнула на лице Мэбэта. Заика вынул из мешка руку — его пальцы были в крови.

— Покажи всем мой подарок, — сказал Мэбэт с тем же добродушием.

Ничего не понимающий Заика перевернул мешок и, вскрикнув, отскочил. Гулко ударившись о притоптанный снег, упала голова Одноглазой Ведьмы. Заика явственно видел кривую линию черных волосков на том месте, где срослись веки, и волосы Ведьмы — они были цвета ее крови.

— Знаешь, что сказала мне Одноглазая перед смертью? — спросил любимец божий. — Она сказала, что никогда не давала тебе чудесных грибов, но не потому, что тебе нечем было за них заплатить, а потому что дураки и так счастливы. Вот потому ты и приехал трезвый, и привез мне живого сына. Спасибо тебе, друг Махако. Подарок можешь забрать с собой.

Последних слов Заика не слышал: он удирал в тайгу — без лыж, которые остались в нартах Хадко, — и бегство свое сопровождал долгим тоскливым воплем.

Больше ни Мэбэт, ни Ядне, ни Хадко не видели пустого, не своим очагом живущего человека Махако, который приходился им дальним родственником.

Мэбэт подтолкнул ногой лежавшую перед ним голову Одноглазой. Голова покатилась, уткнулась в мягкий сугроб и стала почти незаметной. Мать и сын молчали в оцепенении. Говорить был способен только любимец божий — он и обратился к Хадко.