Татьяна Шипошина - Звёзды, души и облака

И всё это стало само собой складываться в слова. В слова… в слова… Анька вернулась к кровати, вытащила из тумбочки тетрадку, приготовленную для писем, и вырвала из неё листок. Потом достала ручку и стала быстро, почти не задумываясь, записывать плывущие из глубины сердца слова.

Анька подумала немного. Чего-то не хватало… Чуть-чуть, самой малости — не хватало… Она прочитала строчки ещё разок, потом перевернула листок на другую сторону, и написала быстро, и почти вслепую:

Звёзды, ветви и облака… Души, ветви и облака… Души, звёзды и облака…

Анька сунула листок в тумбочку и откинулась на подушку. Теперь всё было в порядке. Она обняла почти всё, что хотела обнять. Она улетела… почти улетела туда, куда стремилась.

Всё было в порядке, и Анька заснула незаметно. Её ровное дыхание сплелось с дыханиями всех, кто спал на веранде.

Всё было в порядке. Дыхания спящих уносились вместе с ветром. Они вплетались в ветви тополей, шевелили листву на ветках и улетали к облакам. Сначала — к облакам, а потом… потом к звёздам, к звёздам….

А души? И души…

Анька очнулась от того, что Маша теребила её за плечо:

— Анька! Что это ты разоспалась сегодня? Вставай, пора уже!

Ещё не совсем проснувшись, Анька открыла ящик тумбочки. Листок с летящими строчками был на месте. И Анька засунула его в тетрадку, а тетрадку положила на самое дно ящика. «Потом почитаю, потом», — подумала она.

Начинался новый день.

Утреннее солнце позолотило всё вокруг. Начинался новый день. Подъём. Ширма опущена, утренняя суета, завтрак, обход.

Ярославцев идет вдоль заправленных кроватей, делая серьёзное лицо, в важность которого никто не верит.

— Готовимся, готовимся! — говорит он, проходя мимо девчонок.

— Как там Ася наша?

— Ася — хорошо. Операция у неё была сложной, пришлось повозиться. Вот Жанна Арсеновна знает. Сейчас уже всё хорошо, всё хорошо.

Закончен обход, начинаются перевязки. Везут в перевязочную не всех. Из наших — Машу, Нинку, а Анька идёт сама. Потом идёт возить мальчишек. Возить стало тяжелее, приходится перетаскивать каталку через порог. Возят теперь по двое. Анька возит вместе с Наташкой.

Наташка, в последнее время, стала как-то мягче, добрее. Всё меньше огрызается, меньше обижается по пустякам.

Ничего дурного не предвещал этот день, однако стал он для многих невесёлым.

Началось с Нинки, как всегда. Опять собралась она в самоволку после ужина.

Говорит:

— На операцию скоро, потом залягу капитально, не буду бегать. Надо напоследок килек наесться! От вас, — она имела в виду Наташку и Аньку, — не дождёшься даже килечки паршивой! Всё самой приходится!

Легко, как тень, скользит Нинка за порог палаты, и вот уже свист снизу — стоит под верандами, машет рукой, не боясь ничего.

Пошла Нинка, на этот раз, в город. Проехала на трамвае несколько остановок, сошла с трамвая и погрузилась в атмосферу вечернего курортного города.

Светящиеся витрины, мелькающие люди, одетые в светлые, красивые наряды, сыграли с Нинкой злую шутку.

Бродила Нинка, не разбирая дороги, любовалась витринами.

Иная жизнь вставала перед ней. Красивые, загорелые взрослые. Разбалованные дети, сидящие вместе со взрослыми за столиками в кафе. Музыка, музыка — звучащая отовсюду. Запах шашлыка, мороженое на всех углах.

Сначала она наслаждалась происходящим. Особенно после двух порций мороженого. Потом в её сердечке стала подниматься тревога.

Не то, чтобы она заблудилась — нет, она нашла бы дорогу назад. Но было уже поздно, и маленькая Нинка просто устала, растерялась.

Нет, она не заплакала — просто устала и села отдохнуть на лавочку. На лавочке сидели двое, сидели обнявшись, и не заметили бы Нинки, если бы она не вздумала спросить у них дорогу к санаторию.

Парень на лавочке повернулся, и… лучше было бы Нинке вообще никого ни о чём сейчас не спрашивать… Потому что на лавочке сидел Ярославцев.

Нинку привезли в санаторий на «Скорой помощи». Сбивчивым шепотом она рассказала девчонкам всё. И мальчишкам — тоже, так как ширма была уже поднята на ночь, и почти никто ещё не спал.

Слышно было, как Ярославцев распекал в коридоре дежурную сестру, грозя выговором и увольнением. Потом Ярославцев вышел на веранду и проговорил тихо и значительно:

— Завтра, Акишина, я буду во всём разбираться с тобой. Готовься.

Тон Ярославцева не предвещал ничего хорошего.

— Ну, ты и вляпалась! — это было общее мнение.

— Ну, ты и вляпалась! — сказала утром медсестра, придя на подъём. И нам из-за тебя попало, и ещё разборки будут, если Ярославцев до главврача дойдёт. Всем устроила!

Нинка держалась до тех пор, пока после завтрака не пришла Люба — звать Нинку в ординаторскую.

— Иди! — сказала Люба, — велено тебя на костылях привести.

— Я сейчас сама приду, — сказала Нинка.

Люба ушла.

Нинка встала на костыли и тоже ушла из палаты. Через десять минут снова пришла Люба.

— Где Нинка? Ярославцев ждёт!

— Как где? Пошла, уже десять минут назад!

— А куда же она пошла?

Короче, пропала Нинка. Все, кто мог, стали искать Нинку, пока ничего Ярославцеву не говоря. Нинки нигде не было.

Нинку нашла Анька. В дальнем конце коридора была кладовка, замок там был слабенький и открывался легко. А изнутри кладовки была хорошая, добротная защёлка. Анька дёрнула дверь в кладовку. Дверь не поддалась.

— Нинка, ты здесь? Нинка, это я, Анька! Я одна, не бойся.

— Анька, пойди, сделай чего-нибудь!

— А чего?

— Сделай чего-нибудь, ради Бога, потому что если меня выгонят, то я отсюда не выйду! — Нинка говорила всхлипывающим, срывающимся голосом. — Я домой не поеду! Меня мать убьёт… Я отсюда не выйду! Я тут повешусь, так и знай, я тут повешусь! У меня верёвка тут есть! Если меня выгонять будут, я повешусь!

— Нинка, подожди! Подожди, я сейчас Любу позову….ты только не вешайся, ради Бога, не делай ничего. Нинка, обещай, что меня дождёшься!

— Ладно, — всхлипывая, проговорила Нинка, — сделай что-нибудь, Анька!

Анька кинулась искать Любу. Люба была ближе всех, Люба никому не скажет.

Через пять минут Анька и Люба стояли под дверью.