Элиа Казан - Сделка

На следующее утро я очнулся в «Алгонкине» и сразу отправился в журнал. Сказал тамошним ребятам, что статья выходит неплохо, но нужно повидать Колье еще раз. Они ответили согласием, что значило — билет до Нью-Йорка будет оплачен не из моего кармана. Деньги становились важны для меня. Уладив дело, я отправился бродить по городу и искать Гвен. Улетев, я забыл захватить чтива на дорогу, и поэтому в Нью-Йорке купил книжку о сексуальных традициях неразвитых народностей, с тем чтобы хоть одним глазком взглянуть, а не разъясняет ли она некоторые непонятные для меня вещи. В ней я обнаружил, что среди папуасов человек, достигший 45-летнего возраста, мог вести себя в сексе как ему бог на душу положит, без какой бы то ни было цензуры. Они, наверно, считают, что тому недолго осталось пребывать в бренном мире, простим ему все грехи и извращения. Будем терпимы к человеку, прожившему столь долгую жизнь. Укрепленный знанием, я продолжил поиски. Теперь уже в районе Гринвич-Виллидж, месте ее постоянного обитания. И около полуночи, заглянув в кафе под названием «Фигаро», я увидел ее среди молодежи. Но сидела она особняком.

Она тоже увидела меня. Спустя минуту колебаний, она извинилась и вышла. Я прошел от освещенных окон подальше, чтобы скрыться от ее глаз.

Но «Я соскучилась по тебе!» были ее первые слова. Впрочем, я это понял, лишь увидев ее.

Она остановилась временно в Челси и ищет постоянную квартиру, начала она объяснения. Потом запнулась. Мы молчали. Все было ясно и без разговоров.

Мы еще постояли на темной улице, напротив кафе, не глядя друг на друга. Подошло такси. Я усадил ее, сел сам и сказал водителю: «В Челси». Гвен была безучастна. По дороге мы не обмолвились ни словом, не обнялись, сидели на заднем сиденье, как два проклятых существа.

Ее комната оказалась крошечной. Мы бросились друг к другу в объятия без раздумий, без мыслей — одно желанье. Ни на что остальное не было ни времени, ни энергии. И так всю долгую ночь.

Когда она заснула, я ощутил ее тело от головы до пят одним прикосновением, одной нервинкой. Я тоже засыпал, но урывками, без конца просыпаясь и ощупывая ее рядом.

Утром, проснувшись, я увидел ее уже одетой. Она сказала, что решила расстаться со мной. Ничего не объяснила, да я и не нуждался в словах.

Гвен даже выглядела соответственно — нацеленность на разрыв, не географический и не словесный, а настоящий, тот, который надо сделать внутри. Раздавить любовь навсегда — читалось на ее лице.

Я спросил ее — полубезучастно, — почему мы не можем жить как раньше.

— Если бы я была сильная, — ответила она, — то, может, мы и смогли бы. Но я уже иссякла.

После этого я начал бороться за дни, за часы; придумывал всякую всячину, лишь бы задержать ее. За месяц я готов был продать душу.

Я сказал ей, что мне надо повидать Колье — последнее интервью, проверка некоторых фактов, — спросил, может ли она пойти со мной?

Она ответила, что нет.

Я сказал, что она должна, — надо закончить дело вместе.

Она не видит в этом смысла.

Я сказал, что мы, разумеется, по-разному относимся к этому человеку, но для меня именно это и является стимулом, и вообще, я много размышлял о ее мнении, сравнивал со своим и должен признаться, что у меня появились определенные сомнения, очень серьезные, и что, более того (я отчаянно придумывал слова), я хочу еще раз увидеть Колье, чтобы разобраться не в нем, а в самом себе, что я звонил ему и из Калифорнии, и из Нью-Йорка, но он отвечал, что занят, до тех пор, пока я не обронил фразу, что со мной будет Гвен.

— Без тебя, — сказал я ей, — он не желает встречаться со мной.

Она промолчала, но я понял, что хотя и неохотно, но согласие дано.

Вторая встреча с Колье должна была пройти по-другому. Она не станет повторением прежних стычек, в которых он вещал, что хотел, а я не мог вставить ни слова из того, что действительно думал. Я решил быть честным, благородным и открытым — и произвести впечатление на Гвен.

Едва переступив порог его дома, я предложил ему прочитать черновик статьи, предлагая тем самым открытую игру. Колье спросил, изменю ли я что-нибудь, если он будет возражать против некоторых формулировок.

Я сказал, что, конечно, нет.

— А зачем тогда ее читать? — пожал плечами Колье.

Все остальное время он общался исключительно с Гвен. Она запомнилась ему; подозреваю, что он не только вспоминал ее, но и имел кое-какие задумки. Эдакое отмщение: я уничтожаю его в печати, он — уводит от меня девчонку.

Гвен сидела между нами, как всегда холодная и спокойная, будто ничего не происходило. Она курила, пила и была погружена в себя. О чем-то размышляла. О чем? Даже замечая подчеркнутое внимание Колье только к ней, она не подавала виду.

Я упорствовал в своем обдуманном прежде намерении, но Колье столь же упрямо игнорировал меня. Я спросил его, точны ли некоторые сведения в статье, — он ответил, да, точны. Затем о некоторых моих выводах он сказал, что все они, как хлопающие на ветру флаги; флагом больше, флагом меньше — какая разница?

Я спросил его, что он имеет в виду.

Он ответил, что мои рассуждения направлены на потребу вкусов определенной части публики. Или, как он их называет, — ритуалистов. Мол, я не пытаюсь изменить чье-либо мнение, не даю факты в их взаимосвязанном противоречии, лишь «греми победы гром» да «ату его, ату». Колье сказал, что в моей статье все предугадываемо. Что я пристрастен в оценках и консервативен во взглядах. Что я потерял способность мыслить, смотреть на мир без шор и что мое о нем мнение сформировалось еще до прихода к нему. Даже те данные из папки-досье, подобранные журналом, были предназначены для строго определенной цели.

— Попробуйте обнаружить хоть одно предложение в статье, — заявил он, — которое удивит редактора.

Я встал.

— Гвен, пойдем! — сказал я.

Она не пошевелилась. Затем отозвалась:

— Я, наверно, останусь здесь.

Затем повернулась к хозяину и спросила:

— Можно?

— Добро пожаловать! — улыбнулся тот.

— Гвен! — повторил я. — Мы уходим.

— Ты слышал, что она сказала? — произнес Колье. — Она остается.

— Она пришла со мной и уйдет со мной! — бросил я ему. — Гвен!

Колье расхохотался.

— Послушай, Ясные Глаза! — сказал он. — Ты когда-нибудь слышал о правах гражданина? О тех самых, о которых ты все время так рьяно печешься? Спроси леди, чего она хочет!

Гвен встала и подошла ко мне.

— Иди, Эдди, — произнесла она. — Я останусь.

Я резко развернулся и зашагал к выходу, хватая по пути плащ, кепку. Пройдя полпути и надев их, я рассвирепел. Скинув плащ и кепку, я вернулся, вбежал в дом и набросился на Колье.

Тот не поверил своим глазам. Затем, будто неимоверная тяжесть свалилась с его плеч, облегченно и даже радостно выдохнул — как я помню этот выдох! — в нем была благодарность, благодарение Господу! И пошел обрабатывать материал — меня.