Юрий Гальперин - Мост через Лету

Белье, рубашка — Лешаков надел чистое, по чувству. Костюм был не новый уже, но нарядный, воскресного вида. За ночь отвиселся, и складка на брюках удовлетворяла инженера. Галстук повязывать не стал, а воротник рубашки расстегнул. Начинался день его свободы.

Посторонний глаз ничего нового, примечательного, ничего значимого, может быть, и не обнаружил бы: собирается на службу инженер после отпуска, давно не был на работе, даже радуется. Но Лешаков метко подмечал одно за другим незначительные пока знамения. А когда вышел на улицу, застегивая плащ, задрал голову и огляделся, особенно красивая погода, необычная, пронзительная ясность воздуха вдохновили его, закрепили веру в необыкновенность дня.

Чистенький, свежий, гладко выбритый, хорошо проветренный инженер за три минуты до начала появился в отделе. Повесил плащ на гвоздик, через комнаты пробежал в угол, к рабочему столу, появлением своим привлекая улыбки, откликаясь на приветствия. Не оборачиваясь, он привычно остановился у стола и тут спиной, затылком — так угадывают пристальный взгляд — ощутил, что вокруг происходит нечто непонятное, неясное, но имеющее к нему, к инженеру Лешакову, непосредственное отношение: ничего не случается, но происходит выходящее из ряда вон, особенное — его ждали.

— Лешаков!

— Где Лешаков?.. Пришел Лешаков?

— Лешакова к начальнику!

Инженер и пиджака не снял, папироску размять не успел, чтобы нормально, с перекура начать трудовой день, а он имел намерение честно отбыть на службе положенное время, поработать даже. Лешаков не успел оглядеться, как ни с того ни с сего вдруг все завертелось вокруг него, повалилось на него, посыпалось из-под него, да так, что какие там привычки, перекуры — не до привычек. Он едва соображал: как это и что, почему и откуда. Впрочем, от соображений толку мало. Происходящее было из области, на которую повлиять не могли ни воля, ни хитроумие, ни догадки, ни решения инженера. А реагировать он не успевал. Лишь головой мотал, кивал, да пожимал плечами. Глазом моргнуть не успел, не успел опомниться, как промелькнул замечательный, звездный, решающий в жизни Лешакова день. Лешаков сам его на свою голову навлек, вычислил, по планетам определил.

Пока он засовывал в карман пиджака надорванную пачку «Беломора», пробирался меж столами и чертежными досками к двери в кабинет начальника, пожилая сотрудница Нина Степановна невзначай задержала его. То есть она просто окликнула Лешакова. Инженер от неожиданности остановился, как вкопанный. Нина Степановна назвала его по имени-отчеству.

Но тут надо уточнить.

Копировщица Нина Степановна, немолодая, склонная к полноте дама с гладко зачесанными серыми прядями когда-то светлых волос, с выпуклыми линзами сильных очков на курносом, пуговкой, розовом носике, обычно тихонькая, хитроватая и малозаметная тетенька, работала дольше других в отделе, а может быть, и в институте. Она, почитай, все начальство знала в лицо. И в главке. О ней там, наверху, не догадывались, но она-то их изучила, чем занимается руководство, имела представление. И, конечно, о том, что затевалось между сильными мира сего, Нина Степановна умела угадать по известным ей одной приметам раньше иных.

С Лешаковым были у нее до сих пор отношения никакие. Он звал ее Ниной Степановной, а старушенция обращалась к нему просто на «вы». Инженера не удивило, если бы оказалось, что она, как зовут его, и вовсе не знает. А тут пожалуйста: по имени-отчеству.

— …, — сказала Нина Степановна. — Как отпуск провели, хорошо отдохнули? Ездили куда?

— …?

Лешаков заморгал глазами. Он даже вопроса толком не расслышал от неожиданности. Смотрел на Нину Степановну в упор, шевеля ртом, как рыба. Наконец нашелся и ответил кротко:

— В городе оставался.

Но Нина Степановна, довольная произведенным впечатлением, не слушала дальше.

— Ступайте, ступайте, — засмеялась она. — С Богом!

И Лешаков шагнул в приоткрытую для него молчаливой и умненькой секретаршей дверь кабинета.

Начальник сидел за столом в высоком кресле и болтал короткими ножками. Лицо его стало круглым от улыбки и довольства, когда он увидел Лешакова — растерянного, робкого, — на пороге.

Утро ударило по нервам инженера.

Вовсе не этого ожидал он сегодня, ему надо было тихо отсидеться, продержаться до вечера. А началось все неправильно: запутанно, сложно, опасно. Он не знал и не догадывался, что же такое случилось, что происходит вокруг него, с ним. Но реакция была верная — не нравилось ему все это.

— Заходи, заходи, — приподнялся в кресле начальник. — Присаживайся, давай. Устраивайся поудобней, чувствуй себя, как дома, ха-ха, — и он фамильярно закудахтал, а глаза неподвижные внимательно изучали рефлексы лицевой мускулатуры подчиненного, но ничего примечательного не отметили, одно лишь тривиальное удивление.

— Ты чего бледный? Отдыхал как, рассказывай?

— Дома сидел.

— Не поехал к морю?

— Не пришлось.

— Даешь!

— Дел накопилось невпроворот, — пожаловался Лешаков. — За отпуск насилу управился.

— Квартиру ремонтировал, небось.

— Вроде того.

— Закончил?

— Как раз успел, — вздохнул инженер.

— Молодец! Вот за что люблю, — воодушевился начальник. — Всегда успеваешь, любое дело до конца доведешь… Не ошиблись мы в тебе, товарищ, — сказал он вслух, а сам подумал: «Хорошо держится, сукин кот. Смекнул небось давно, а виду не подает».

Лешаков уловил в голосе деловое начало, насторожился. Он выпрямился на стуле и уставился на руководителя.

— Слушай сюда, — выговорил начальник, посерьезнев после паузы. — Контора наша расширяется. В деталях я рассказывать сейчас не стану: сам, верно, не хуже меня знаешь. Слыхал уже?

Лешаков перед отпуском мутные слухи краем уха ловил, вокруг судачили, рядили сослуживцы, перебирали разные разности. Заботы их не трогали инженера. Он не вникал. Но и шефа прямо спросить о подробностях не решился. Просто моргнул.

— Добро. Теперь главное. Переводят меня в главк, — начальник помолчал, убедился в сделанном впечатлении: Лешаков от нервности побелел — получилась растерянность на лице, мол, как же будем без вас, сиротами оставляете, пропадем. — А тебя… Есть мнение руководства: выдвинуть тебя начальником отдела. На мое место, — шеф похлопал ладонью по ореховой крышке стола. — На это вот самое. Ну, а я того… Поддерживаю.

Он шумно отъехал в кресле.

У Лешакова перехватило дыхание:

— Меня!

— Кого же еще!

— Вы серьезно?

— …?

— Нельзя меня. Невозможно.

Начальник радостно и молодо засмеялся. Он любил Лешакова, и сильное удивление как нельзя лучше понравилось ему. Непритворное было удивление. Очень шло оно скромному Лешакову.

— Да почему? — хохотал руководитель. — Как это нельзя, а? Кому это нельзя — мне?.. Не уважаешь, брат.