Юрий Гальперин - Мост через Лету

Валечка узнал сцены из спектаклей, снимки из ее театральных работ и кадры из фильмов. До него стало доходить… Но открылась дверь, и в комнату вошла сама Лиля Сорокина, босая, в длинном мятом халате, бледная блондинка со спутанными волосами. На ладони держала поднос с чашками, фарфоровым сливочником, сахарницей и вазочкой для сухариков.

— Кушать подано, — рассмеялась она, ловко откинула одеяло и опустила поднос на постель.

Лиля Сорокина!

Встрепенулся актер. Словно бы наваждение отступило. Валечка увидел себя со стороны взглядом прелестной сильной женщины: актер-актерыч, актеришко, благополучно устроился на вторых ролях, всегда второй, во всем.

— Ты и на конкурсе вторых займешь второе место, — сказала однажды Лиля.

— Почему?

— А потому, что ты по природе второй.

Говорила она в лицо и презрительно прятала глаза. Но не бросала. Она трепала его играючи, как сытая кошка треплет симпатичную мышь. Валечка находился в крепких зубах. И чем больнее зубы сжимали, тем счастливее он чувствовал себя. «Не бросай», — замирая сердцем, бормотал Валечка. Он ничего не знал о любви и проснулся навстречу несчастью.

В тот короткий период жизни рядом с Лилей он был счастлив. Но неправильно счастлив. Не так, как ему хотелось. Привычка к иному, к покою ровного обожания, к ласковому теплу, к атмосфере уютной готовности — все всегда к его услугам — не могла не дать о себе знать. Валечка наивно старался ситуацию перевернуть, сдвинуть, статус переменить. Выстроить отношения на свой лад. Возвратить положение до встречи с Лилей, — но уже с Лилей. Все-таки он был не последний актер и тянул одеяло на себя.

Абсурдная, невозможная затея. Актер губил свое счастье, что нормально: продолжительное ощущение счастья невыносимо. Природа защищается всевозможными средствами, а самые доступные инструменты в ее руках — мы сами. Но ничего Валечке не удалось: ни испортить, ни сохранить. Наверное, Лиля говорила правду — ему мало что до конца удавалось.

Однако был момент, когда казалось, все пошло путем: обнаглев от счастья обладания первой актрисой театра, распаленный ее нескончаемыми колкостями и подначками и расхрабренный утренними нежностями, Валечка явился в кабинет режиссера и скромно попросил доверить ему главную роль в новом спектакле. И роль эту получил. Не сразу и, видимо, не без влияния Сорокиной (она взяла ведущую женскую роль), но желанная работа ему досталась. И он включился в репетиции серьезно, строго организовал жизнь, подчинив центральной цели, чем вызвал одобрение и замечательные отзывы парторганизации, наблюдавшей театральную дисциплину, и удивление Лили.

Роль была: фигура старого партизана, человека старше Валечки лет на тридцать. Но он изобретательно искал грим и прическу, продумывал деталировку костюма, ловил манеру, интонации, жесты, уточнял мизансцены и проходы. Выстраивал работу упорно, методично. И роль оживала — в его исполнении она обретала неповторимые черты.

Центральным пунктом был монолог — монологом открывался второй акт. Речь начиналась со слов: «Стар я стал…» Валечка уделил этому месту великое внимание. Фактически он сам режиссировал кусок. Он договорился с осветителями, куда и как направлять прожектор, со звукооператором и с капельмейстером о музыкальном вступлении, с машинистом и рабочими в кулисах, чтобы они как можно более плавно и торжественно подымали занавес. Занавес взмывал в колосники. Валечка стоял один на затемненной сцене. Он делал шаг, и начиналась музыка. Когда кончалось вступление, он делал второй шаг. Выжидал паузу. Третий шаг в круг прожектора. И глядя ослепленными глазами в тихий зал, начинал усталым голосом: «Стар я стал…»

Монолог, не слишком короткий для современной драматургии, зритель выслушивал, затаив дыхание. На премьере публика едва не сорвала спектакль, вызывая старого партизана к рампе еще и еще раз. Рукоплескания насилу удалось унять. Театр давно пользовался популярностью, но на новую постановку люд повалил со всего города. Приходили на Валечку. Уже и начальство зачастило. Поговаривали, что работу молодого актера необходимо отметить. Совещались.

Нельзя сказать, что все просто далось Валечке, что Валечка не упирался, — легко взял и сделал.

Ай да молодец. Нет. Он вымотал себя, предельно устал от работы, от непривычного накала, неведомого ранее напряжения, от ответственности — от всего, что было ново, впервые и не слишком органично для его натуры.

Он волновался так сильно перед вторым актом, что вынужден был пропускать несколько глотков коньяка из фляги, которая висела на поясе старого партизана. В театре знали об этом. Знал и режиссер, но смотрел на нарушение сквозь пальцы — победителя, мол, не судят. Лиле Сорокиной попустительство такое не нравилось. В новой привычке Валечки укреплять дух алкоголем она видела профессиональное малодушие. Ей больно сделалось смотреть на его судорожные потуги, напряженные усилия, старания удержаться на неожиданно достигнутом уровне любой ценой. Неприятно быть свидетелем, когда человек из кожи вон лезет. Нахальная уверенность на ее счет, вдруг зародившаяся в актере, и вовсе удручала Лилю. Победительность не содержит для серьезного человека истинного интереса. А слюнявая победительность и вовсе скучна.

Валечка чувствовал себя в фаворе. Он купался в тепле. Ему уже было горячо. Но ничего драматического, никакой угрозы он не чуял, опасности не замечал. Разве только вот Лиля стала задумчивой и сдержанной, а может быть, и прохладной в отношениях. Но актер объяснял это тем, что она его любит и ценит, и бережет его силы: потенция была необходима для сцены. И даже тон ее скучный, иногда раздражительный, его не пугал.

Весной театр отправился на гастроли за границу, в Болгарию.

По питерским понятиям в Софии началось настоящее лето. Зелень вполне вошла в силу. Держалась жара. Люди ходили в рубашках. Но курортный сезон еще не открылся. Население столицы не разъехалось. Доброжелательная публика по вечерам переполняла зал. А партизанская пьеса, исторически не чуждая болгарам, пользовалась особым вниманием.

У Валечки скоро появились приятели среди местных артистов. После спектакля его увозили в гости, на вечеринку: на квартиру или на дачу. Поили и потчевали от души, знакомили с интересными людьми. Знакомили с девушками. Ему нравились молоденькие болгарки, строгие пугливые голенастые горные козочки с ласковыми глазами. Привлекали густые волосы и смуглый бархат кожи. Но с возрастом они плохо сохранялись, что часто среди южанок. Скоропортящийся продукт, рассуждал актер. Зато уважал мужиков: рослых, поджарых, надежных, с открытыми славянскими лицами и турецким жаром спорящих глаз, добрых и приветливых, и дружественных к нему, Валечке. Несколько раз он не вернулся в гостиницу ночевать. Лилю все реже брал с собой на гулянку, а то и вовсе забывал о ней и оставлял в отеле. И не задавался вопросом, чем она занята, предоставленная сама себе.