Жан Жубер - Человек среди песков

Между тем газеты вовсю трубили о войне. Снова замелькали крупные заголовки: «Инциденты на границе», «Отзыв послов», а затем огромными буквами во всю газетную полосу появилось сообщение о мобилизации трех призывных возрастов.

Мы заканчивали вершину пятой пирамиды. Не хватало горючего. Доставать запасные части становилось почти неразрешимой проблемой. Запасы цемента были на исходе. В армию взяли Вире, Мишелье и треть наших рабочих. И все же горстка горцев, оставшаяся нам верной, продолжала работы день и ночь, и Симон был с ними; он убеждал их, помогал им, подобно командиру, у которого перебили весь взвод и который, взяв в руки винтовку, сам ведет огонь. Он почти не спал, перестал бриться. В глазах его горел безумный огонь.

Стоял октябрь, на Юге это сезон дождей, как-то поутру мы обнаружили, что он уже начался. Сначала налетел сильный ветер пополам с песком, наползли тучи гнойного цвета, разбушевалось море, закидав берег пеной. А затем непогода вдруг перебросилась на болота, затянуло все вокруг, и ливень обрушился на пирамиды, точно разъяренный зверь. Земля исчезла, мы словно висели в безвоздушном пространстве. Жалобно стонали тросы. С террас каскадами низвергалась вода, а рабочие-горцы, спрятавшись под навесами, наблюдали за этим потопом со смирением, свойственным их племени. Симон терзался от собственного бессилия. И вдруг его осенила идея. Воспользовавшись кратким затишьем, он приказал поднять на леса большие полотнища брезента, и рабочие, лазая по балкам, как по мачтам, закрепляли их с помощью веревок. Нам было видно, как они в своих клеенчатых плащах боролись там, наверху, с ветром, а брезент иногда вырывался из рук и хлопал, точно парус. Промучавшись несколько часов и накричавшись вволю, мы наконец создали укрытие, хотя и не слишком надежное, но зато можно было, худо ли хорошо ли, снова взяться за работу.

Пробушевав три дня, шторм улегся, и мы оказались без сил среди луж и обломков.

Капитан Баро объявил нам о своем отъезде. Получен приказ, как он выразился, о «передислокации». Нам он оставил двадцать солдат и одного унтер-офицера для облегчения эвакуации. Я спросил, кто будет ответственным, и он назвал моего земляка. Это могло оказаться нам на руку, ибо, честно говоря, мы не знали, какова была миссия отряда: охранять нас или вести за нами наблюдение. Возможно, и то и другое. Пожалуй, многовато для человека, который, кстати сказать, пороха не выдумает. Так или иначе это была отсрочка, и, глядя на Симона, я не сомневался, что он постарается воспользоваться ею как можно лучше.

Капитан произнес несколько фраз о «серьезности обстановки», о «прекрасных воспоминаниях», которые он-де сохранит о нас и о Калляже, но долг призывает его в другое место.

— Возможно, мы еще встретимся там.

— Как знать? — сухо ответил ему Симон.

— Ну что ж, желаю удачи.

Я подал ему не без опасения руку, которую он немилосердно, по-мужски стиснул.

«Черные каски» отбыли тихо, в полном порядке, так же как и прибыли. С одной стороны, это внесло известную разрядку, но, с другой — ослабило охрану, которую несли теперь жалкие патрули. Если лисицы вновь возмечтали превратиться в волков, для них представлялся прекрасный случай. Дверь овчарни была приоткрыта, достаточно было толкнуть ее посильнее. Я думал, однако, что, не будучи глупее прочих, они положатся на ход самой Истории и без риска и усилий со своей стороны предоставят ей сделать то, что было задумано ими. В таких отчаянных обстоятельствах надеешься на любое.

Каждое утро я взбирался по лесам с почтой в руках. Еще издали я слышал крик Симона:

— Сюда. Быстрее… Не забывайте, за это будет выплачена премия, в неплохая…

Я протягивал ему газету, он вытирал лоб и бросал взгляд на заголовки:

— Да-а, дело скверное!

И я догадывался, что огорчают его не столько судьбы страны, сколько судьба Калляжа и нас самих.

— Марк, удалось вам достать цемент?

— Я звонил на склад.

— Ну и что же?

— С трудом дозвонился. Телефонные линии перегружены. Да вы сами понимаете.

Я тыкал пальцем в заголовки газет, но он не слушал.

— Что же они, сказали?

— Что в настоящее время все резервы, направлены для фортификационных сооружений на восточной границе, что у них нет свободных грузовиков. Они получили приказ ничего нам не отпускать. Может быть, попозже. Говорят, возможно, и на этот раз все еще уладится.

— Значит, ничего?

— В ближайшее время ничего.

— Ох!

Я видел, как рука его сжимала рукоятку мастерка, как на лбу проступили капли пота.

— Попытайтесь еще раз.

— Постараюсь сделать все, что в моих силах.

В опалубку выливали последние ведра бетона.

Я решил играть ва-банк и позвонил прямо в министерство.

— Алло, говорит Калляж. Соедините меня с Управлением по делам Юга.

— К сожалению, линия занята.

— Попробуйте все же.

— Но говорю вам, это бесполезно.

— Объясните, что речь идет о Калляже. Это очень срочно.

— Вы что, газет не читаете? Сейчас дела поважнее, чем Калляж.

— Очень прошу вас, все же попытайтесь.

— Хорошо, попробую. Ждите.

— Спасибо.

— Алло. Не получается. Ждите.

— Спасибо.

— Алло. Управление по делам Юга? Да? Даю вам Калляж.

— Алло. Говорит Калляж. Марк Феррьер. Мне срочно нужно с вами переговорить. Мы находимся в труднейшем положении. Нет денег, нет горючего. Вышлите нам срочно бензин. Если нам придется эвакуироваться…

— Ждите наших распоряжений.

— Да, но…

— Слушайте. Горючего больше нет и не будет, вообще ничего не будет. Если вы не в курсе дела, так знайте: через несколько часов начнется война!

Война! Я говорю Симону: «Это война». Он качает головой, он не желает меня слушать. «За несколько недель он совсем спал с лица. Небольшая бородка, темной полоской окаймлявшая щеки, придает ему вид изможденного Христа. Теперь мы почти не расстаемся. Он предложил мне перейти на «ты». В любой час его можно найти на стройке то под солнцем, то при свете зажженных факелов. И похоже, что он все еще держит в руках последнюю горстку преданных ему людей, повинующихся его голосу, а возможно, их соблазняют вознаграждения, которые он раздает щедрой рукой. Однако с каждым днем горстка тает, ибо горцы, чувствуя приближение конца, уходят со стройки по ночам, и после них остаются пустые бараки, которые ветер постепенно заносит песком. В бараках, где каждое утро я не досчитываюсь людей, образуются под койками целые песчаные пляжи. Мы израсходовали последние мешки с цементом.

Я повторяю:

— Симон, война!

— Да, — отвечает он, — да. Что тебе сказали по поводу снабжения? Как дела с горючим?

— Ничего. По-прежнему ничего.

Его осеняет одна мысль. Он знает цементщика в ста километрах от Калляжа, хороший парень, которому он оказал кое-какие услуги. Он позвонит ему и попросит продать нам все запасы. У нас еще есть деньги, так что мы можем заплатить приличную сумму, и притом наличными. Мы бесконечно долго торчим у телефона, и, когда Симона наконец соединяют, уже одиннадцать часов вечера. Наш звонок поднимает мастера с постели, и он вначале ничего не понимает, а когда наконец понимает, то говорит, что сделать ничего не может, так как все запасы цемента заморожены правительством. Симон обещает хорошо заплатить, но ничего не помогает. Симон повышает цену. Я догадываюсь, что наш собеседник начинает колебаться. Наконец заявляет, да, он сделает все возможное, но в таком случае надо приехать немедля, до того как полиция возьмет под контроль его склады.