Уильям Бойд - Нутро любого человека

Хьюго проболтался сегодня, что у тюрьмы теперь новый директор. Я попросил о встрече с ним. Прошение отклонено.

Август. Примерно в два часа утра я проснулся от завываний сирены и сразу решил, что это воздушный налет. Пришли двое охранников и приказали мне одеться. Меня торопливо свели вниз, вытолкали в парадную дверь, на гравий. Там уже были еще трое заключенных: мы моргали и смотрели друг на друга, словно встретившиеся в джунглях Африки викторианские землепроходцы, — скованно и безмолвно. К нам присоединялись другие, приводимые с разных этажей большого дома: всего одиннадцать, одетых сплошь в серые кители, черные брюки и тяжелые сабо. Тревога была настоящая — что-то загорелось на кухне. Подобие пожарной машины проехало, огибая виллу, к тыльной ее стороне, мы услышали крики и звон стекла. Такой суеты и возбуждения я не видел уже многие месяцы, да и охрана выглядела взволнованной и полной любопытства. Пока вся эта суматоха отвлекала ее, я повернулся к своему соседу и спросил, по-английски: „Как ваше имя?“. „ Nicht verstehen , — прошептал он. — Deutsche “ [147] Не понимаю… Немец ( нем .) — Прим. пер. . Стало быть, передо мной стоял враг. „ Englander “, — сказал я. Он недоуменно воззрился на меня, потом указал еще на одного заключенного: „ Italiano “ [148] Англичанин… Итальянец ( нем .) — Прим. пер. , — сказал он. Охранник крикнул на нам, чтобы мы замолчали. Кто мы? — думал я. Что делаем здесь, на вилле у Люцернского озера, охраняемые столь строго и педантично? В чем виноваты?

Как обычно, моя отклоненная просьба о встрече с новым директором породила знакомые отсроченные результаты. Меня отвели в гостиную и представили молодому американцу в круглых очках в роговой оправе. „Я никак не пойму, что с вами делать, мистер Передес“, — извиняющимся тоном сказал он. Я снова отбарабанил мои объяснения. „По сути, это вопрос безопасности — разведки, — сказал я. — Если бы вы могли заставить УСС передать все в Лондон, уверен, там что-нибудь предприняли бы“. И тут он сказал мне, что Даллес закрыл УСС. „Когда?“ — спросил я. Он удивленно заморгал: „После окончания войны в Европе“. Он сказал, что война закончилась уже несколько месяцев тому назад, и я ощутил и панику, и огромное облегчение сразу. Теперь конец уже близко, — но почему же нас так и держат здесь без связи с внешним миром? Я назвал ему имя и адрес Фрейи и слезно попросил послать ей весточку о том, что я жив и здоров. Он пообещал сделать все, что сможет. Пожалуйста, сказал я, когда охранник повел меня к двери, сделайте это для меня. „Баттерси, Англия?“ — крикнул он, в уже начавшую закрываться дверь. „Баттерси, Лондон“, — крикнул я в ответ. Надеюсь, он расслышал.

Мне все реже и реже удается обнаруживать признаки существования других заключенных (а у меня только признаки всегда и были) и это начинает внушать мне тревожную мысль, что я остался на вилле один. Я спросил у Паулюса (еще одного окрещенного мной охранника), что творится на свете теперь, когда война завершилась. „О, нам рассиживаться не приходится“. Попросил о встрече с директором и услышал, что офис директора находится ныне в Берне. Я сказал, что если не увижу директора, то объявлю голодовку. „ Hey, Gonzago , — с обиженным видом ответил он. — Tranquilo, hombre “ [149] Эй, Гонзаго… Спокойнее, мужик ( исп .) — Прим. пер. .

Прошлой ночью я, одетый в свежевыстиранную одежду, в которой меня арестовали, покинул виллу у озера. Я получил официального облика документ, подобие временного удостоверения личности, в котором сказано, что я — Гонзаго Передес, гражданин Уругвая. Меня отвезли грузовиком на железнодорожную станцию близ итальянской границы, где я присоединился к группе, состоящей из двух сотен перемещенных лиц (преимущественно хорватов и румын): всех нас усадили в товарный поезд и повезли в Милан. Теперь сидим в лагере для интернированных (Кампо 33) под Чертозой и ждем, когда нас начнут допрашивать. Мои дни на вилле у Люцернского озера пришли к концу. Наконец-то я вступил на путь, ведущий к дому.

[ПОЗДНЕЙШАЯ ВСТАВКА. 1975. Недавнее чтение убедило меня в том, что обстоятельства моего ареста и тюремного заключения в Швейцарии в 1944-45 годах были осложнены паникой, обуявшей швейцарскую военную разведку. Еще в начале войны Швейцария обзавелась шпионом, пребывавшим в самом сердце нацистского режима и поставлявшим первоклассные разведывательные данные. В 1943-м было совершено грубое нарушение режима секретности, поставившее этот тайный источник под угрозу, и швейцарцев стала все сильнее тревожить вероятность того, что им скармливают ложную информацию, и что возможность немецкого вторжения в Швейцарию с целью обратить эту страну в несокрушимое ядро вынашиваемого немцами более обширного плана „Европейской крепости“, становится все более и более правдоподобной. Эта крайняя нервозность не ослабла даже после наступления дня „Д“ — 6 июня 1945 года. Худшего времени, чем начало 44-го, для моего нелегального появления в стране нельзя было и выбрать. Я спрыгнул на парашюте в змеиную яму паранойи, военных опасений и оголенных нервов. Все во мне — уругвайское происхождение, таинственный „Людвиг“ и мое собственное признание, что я прибыл для контактов с высокопоставленными нацистами — сделали меня объектом серьезнейших подозрений. Кто бы меня ни предал, он и понятия не имел, какой я внушу ужас.]

Кампо 33. Чертоза. Так странно вновь обзаводиться вещами. Мой собственный чемодан, перемена одежды, бритвенный прибор, несколько американских журналов — знаки того, что я вновь вступаю в реальный мир. Сегодня под вечер мне удалось поговорить с прикомандированным сюда английским офицером по фамилии Кроузьер. Человек разумный, он сумел понять, что рассказ мой правдив, каким бы фантастическим тот ни казался, когда слышишь его в первый раз. Я чуть не расплакался от радости, увидев как скептицизм сменяется в его глазах доверчивостью. Он сказал, что немедленно телеграфирует в Лондон. Я попросил его отправить телеграмму и Фрейе и вручил ему написанное к ней письмо. Кроузьер пообещал доставить его и выдал мне тетрадь, перо и чернила. Он предложил записать все в виде меморандума, пока подробности еще относительно свежи в моей памяти, и предупредил, что прежде, чем меня отправят домой, придется пройти через допросы и беседы, которые потребуют от меня немалых усилий. Итак, сегодня вечером я записал все, что смог припомнить об операции „Судовладелец“. И все же, после разговора с Кроузьером на сердце у меня значительно полегчало: я возвращался в свой барак по лагерю, переполненному подонками общества, переселенцами и les misérables [150] Отверженные ( франц .) — Прим. пер. Европы, поглядывая по сторонам с благожелательностью и любовью. Гитлер мертв, зло искоренено, мы победили в войне. Жизнь Логана Маунтстюарта может начаться заново.