Нина Воронель - Тель-Авивские тайны

В самый разгар сборов, когда неподатливая крышка переполненного чемодана никак не хотела закрываться, в комнату к ней ворвалась Тамара, вполне восстановившая себя в образе прислуги:

«Тебя к телефону! — выкрикнула она. — Мужской голос! Срочно!»

«Эрни!» — вспыхнуло в груди Габи. — Только он знает номер этого телефона!»

Она побежала вслед за Тамарой на кухню и жадно схватила белую трубку.

«Неплохо ты спряталась от меня, женка, — игриво проворковал в трубке голос Дунского. — Немало крови я пролил, пока достал твой номер!»

Самолет, завывая для острастки, помчался по взлетной дорожке, и добился своего — сердце Габи затрепыхалось и закатилось куда-то вниз под ребра. Недавно она прочла славный романчик одной американской феминистки, в котором утверждалось, что страх полета присущ всем сексапильным женщинам. Он будто бы однозначно связан с активностью женских гормонов, из-за чего боязливая героиня романчика, очутившись в Европе, охотно переходила от одного любовника к другому, лишь бы не оказаться снова в самолете по дороге к себе в Америку.

А бедная сексапильная Габи, подавляя страх полета, как раз летела в Европу, где менять любовников ей вряд ли предстояло. Потому что ее сопровождал в Европу законный муж, вернувшийся совершенно преображенным. Во-первых ему так плохо пришлось в Киеве, что он снова полюбил Израиль, во-вторых ему было там так одиноко, что он снова полюбил Габи, а главное — он похоронил там маму и продал ее квартиру на Крещатике, отчего сильно разбогател. Не так сильно, конечно, чтобы откупить у Беллы «Виллу Маргарита», но достаточно для того, чтобы снять новую квартиру в приличном районе и слетать с Габи в Европу до начала занятий в киношколе.

Внезапная идея этой авантюры возникла у Дунского после посещения им своего любимого парикмахера Давидки, всякий раз превращавшего его на некоторое время в демонического красавца. Неясно, что делал Давидка с непослушным чубом Дунского, но первые две недели после стрижки тот был так хорош, что даже молоденькие девочки начинали строить ему глазки на улице и в автобусе. Как утверждал Дунский, именно ради Давидкиной стрижки он покинул родной Крещатик и возвратился на негостеприимную родину хумусов и хамсинов, которые ненавидел в равной мере, сам понимая, как это несправедливо.

Дунский ушел в парикмахерскую нормальным лохматым евреем, оставив Габи принимать душ в скромном гостиничном номере, снятом ими с понедельной оплатой до того дня, когда можно будет въехать в новую квартиру, Из парикмахерской он вернулся демоническим красавцем, во вновь остриженной голове которого бушевали идеи совершенно другого масштаба.

«Завтра мы летим в Европу, — объявил он, не переведя дыхания после быстрого бега на четвертый этаж, вызванного очередной поломкой гостиничного лифта. — Я уже заказал билеты».

«Почему завтра, а не сегодня?» — поинтересовалась Габи сквозь жужжание сушилки для волос, думая, что он шутит. Но он нисколько не шутил.

«Потому что на сегодня билетов не было, да и на завтра тоже. Мне просто повезло — кто-то отказался от билетов как раз в ту минуту, как я уже повернулся, чтобы уйти».

Все еще не веря, Габи выключила сушилку:

«А чего такая спешка? Нельзя было бы купить билеты на послезавтра?».

«Неужто ты не понимаешь, что все билеты давно проданы на месяц вперед! А то и на два! Я же тебе сказал — мне просто повезло!».

«Но мы еще утром никуда не собирались ехать!».

«Но Давидка летит именно завтра!».

«При чем тут Давидка? Ты же не собираешься через пару дней стричься снова?»

«Дело в том, что Давидка снял на две недели машину и приглашает нас ехать с ними и разделить расходы пополам».

Это звучало заманчиво — прокатиться по Европе на машине, ведь ни Габи, ни Дунский не умели водить. Ради такого удовольствия стоило даже стерпеть общество парикмахера Давидки, тем более, что Дунский на правах интеллигента потребовал, чтобы маршрут выбирал он. И Габи сдалась — она поспешно побросала в чемодан косметику и самые нарядные свои одежки, — все ж таки Европа! Дунский так и припечатал: «Собралась Дунька в Европу!», однако последнее слово осталось за Габи: «От Дунского слышу!» крикнула она. После чего они дружно захохотали и повалились на скрипучую гостиничную кровать, целоваться и ласкать друг друга, совсем как в добрые старые времена.

Совсем, да не совсем. Та единственная, неповторимая — в смысле не повторенная — ночь с Эрни на заднем сиденье белой Субары, не выходила у Габи из головы. Впрочем, было бы обыкновенным ханжеством называть головой то место, где заклинилась память об этой ночи, голова играла в этом деле чуть ли не последнюю роль. Если бы дать волю голове, то выяснилось бы, что Дунский как любовник был ничуть не хуже, а, пожалуй, даже лучше кудрявого американского мальчишки.

Но близость с ним была вся покрыта ссадинами и царапинами, они жгли и саднили в самый неподходящий момент, как шипы той увядшей розы, что впились в его пятку в их прощальный день. А с Эрни все было новеньким и лакированным, как на рекламной картинке — их мгновенно вспыхнувшая взаимная симпатия, их слаженный дуэт под аккомпанимент красного рояля, их блуждания по лабиринтам Яффской крепости, а главное — объединившая их тайна Зары, о которой не знал никто, кроме них двоих.

Дунскому она про Зару так и не рассказала, потому что не смогла придумать никакого путного объяснения своей ночной поездке в Яффо — с кем она ездила и почему. Скорей всего, придумать что-нибудь она бы смогла, если бы ее саму не пугал витающий над этим приключением образ Эрни. Образ его протискивался между нею и Дунским всякий раз, как он начинал скользить руками и губами по ее телу, повторяя какие-то бессмысленные ласковые слова. Слава Богу, Дунский ничего не замечал, — изголодавшись в разлуке, он хотел ее жадно и ненасытно, не отличая дня от ночи, и застрявший между ними голубоглазый Эрни нисколько ему не мешал.

Чтобы немного отвлечь Дунского от себя, Габи предложила ему поискать с помощью интернета какие-нибудь симпатичные отели в тех европейских городах, где они наверняка будут останавливаться. Вообще-то свободолюбивый Дунский не желал связывать себя никакими обязательствами, но один город он облюбовал заранее — Баден-Баден. Туда они намеревались отправиться сразу после осмотра Страссбургского собора, открывающего длинную цепь готических великанов, один другого краше, от Фрайбурга до Кельна.

В Баден-Бадене соборов не было, там услаждали тело, а не душу. И он выпал бы из составленной Дунским интеллектуальной готической программы, если бы все знаменитые русские писатели прошлого века не избрали его излюбленным местом своего барского отдыха. Страшно подумать такое, но создавалось впечатление, будто вся духовная элита имперской русской культуры, пренебрегая радостями духа, дружно отдавала предпочтение радостям тела.