Нина Воронель - Тель-Авивские тайны

Однако, сидя в машине, припаркованной на маленькой площади перед отелем, она все же слегка пришла в сознание и постаралась уменьшить риск разоблачения. Во-первых, она сообразила, что нельзя оставлять такую улику, как машина, перед входом в отель — значит, лучше припарковаться не здесь, а где-нибудь за углом. В такой ранний час это было не слишком сложно, но оставшись без спасительного прикрытия автомобильного панциря, Ритуля неожиданно почувствовала себя голой и уязвимой. Теперь каждый встречный мог ее опознать и спросить, какого черта она здесь ошивается.

Ритуля приоткрыла сумочку и нащупала там свое оправдание, — туго скатанную в трубочку тетрадь со стихами. Вот, пожалуйста, она может предъявить ее каждому, кто сунет нос в ее дела. Разве не естественно, что начинающая поэтесса приходит к прославленному мастеру, чтобы показать ему свое творчество? И все же нельзя было не признаться самой себе, что вчерашний расхристанный голос Перезвонова в телефонной трубке мало подходил для приглашения на поэтический семинар, пускай даже самый интимный. Нет, в его настойчивых нотках безошибочно угадывалась другая цель, — скорее романтическая, чем творческая.

Впрочем, насчет романтики там тоже было не густо, просто обыкновенная похабель. Зачем-то сразу перейдя на «ты» поэт открытым текстом пригласил Ритулю приехать к нему в отель немедленно. Когда Ритуля пролепетала, что она уже лежит в постели, он обнадеживающе предложил ей не тратить время на одевание, а явиться прямо так, в ночной сорочке, — за такси заплатит он. В ответ на ее решительный отказ он снизошел до компромисса, — он будет ждать ее с утра пораньше, так как им обоим необходимо напоследок закрепить их не доведенное до победного конца знакомство. О том, что он подразумевал под победным концом, не могло быть никаких сомнений.

«И не опаздывай, — предупредил он ее, заранее уверенный в ее согласии, — у меня на восемь заказана машина, а чемодан еще не упакован». Определив таким образом временные рамки их интрижки, он подготовил Ритулю к тому, что ей не стоит рассчитывать на большее. Она могла бы, конечно, отказаться или по крайней мере спросить, о чем он думал весь этот месяц, но у нее пресекся голос — призыв знаменитого поэта щелкнул в ее душе с точностью жетона, упадавшего в щель телефона-автомата.

Ритуля подошла к дверям отеля и потянула ручку — о ужас, дверь была заперта, сквозь стекло был виден спящий за конторкой привратник. Такого оборота она почему-то не ожидала, ей казалось, что отели вообще не запираются на ночь. Но наверно не запираются большие отели, а этот был маленький и захудалый.

Ритуля глянула на часы — если учесть неупакованный чемодан и заказанную на восемь машину, времени оставалось в обрез. Может быть, ей следовало просто напросто плюнуть на приглашение Перезвонова и уехать домой? Но сожаление об упущенном звездном часе подкреплялось опасением, что Боря к моменту ее возвращения наверняка проснется, и ей все равно придется объяснять ему, куда она ездила спозаранку. Так лучше уж дождаться, пока привратник отопрет дверь.

Можно было, правда, позвонить — на стене возле двери Ритуля заметила кнопку звонка. Но, во-первых, она боялась, что привратник не впустит ее в такую рань, а во-вторых, она вовсе не жаждала, чтобы он ее потом вспомнил. Пока она раздумывала, как ей быть, из глубины отеля в вестибюль вышел какой-то человек в очках и направился к выходу. Ритуля ринулась было ему навстречу — вот он, прекрасный случай проскользнуть в открытую незнакомцем дверь! Но тут же отшатнулась, отказываясь верить своим глазам — это был вовсе не незнакомец, а очень даже знакомый Алик Дунский! Вот уж с кем она не хотела бы сейчас встретиться лицом к лицу!

Дунский как-то воровато огляделся, открыл дверь изнутри и вышел на улицу. Однако вместо того, чтобы тут же уйти, он повел себя крайне странно — он начал вертеть и дергать дверную ручку, словно порывался ее опять открыть. Убедившись, что она не открывается, он повернул в сторону улицы Короля Георга и, не заметив затаившуюся за деревом Ритулю, ушел в предрассветный сумрак.

Первой реакцией Ритули была немедленная попытка бегства, но от страха ноги у нее подкосились и стали ватными. Пока она приходила в себя, сознание вернулось к ней и подсказало, что убегать ей ни к чему, да и не от кого, так как силуэт Дунского уже скрылся за поворотом. И суетиться тоже не нужно, нужно просто дождаться, когда привратник проснется и отопрет дверь.

Рассвет еще не наступил, но уже виделся в перспективе подернутых влажной дымкой домов — появились редкие автомобили и первые полусонные автобусы. Впрочем, Дунскому это было все равно, он так и не решился истратить последние копейки на автобусный билет. До дома он дошагал довольно быстро и еще издали заметил, что в подвальном окне горит свет, — интересно, это он забыл выключить или Габи вернулась?

Ему вдруг страшно захотелось, чтобы она уже вернулась, — вот славно было бы сесть перед нею на пол, прижаться головой к ее коленям и поделиться с нею всем, что накопилось в его душе. Своей тоской, своей непреодолимой ревностью, недавним кошмарным видением привокзального сквера с гомосеками, и, наконец, последними похождениями с отмычкой, приведшими его к голому телу Перезвонова в ванне. Она поняла бы его и пожалела, как жалела когда-то, в счастливую пору их совместной жизни, и тогда он предъявил бы ей начатый сегодня незапланированный роман. А она бы восхитилась и опять поверила в него, и стала называть его прежними ласковыми именами, от чего в груди у него рассосался бы ядовитый сгусток неприкаянности и сиротства.

Но Габи, хоть и впрямь вернулась, оказалась совершенно недоступной и глухой не только к проблемам Дунского, но ко всем проблемам вообще — она подозрительно крепко спала, не позаботившись погасить свет и надеть ночную сорочку. Это было удивительно — она всю жизнь уверяла его, что не может уснуть при свете. А уж о сне без ночной сорочки и говорить было нечего.

И — о чудо! — разглядывая ее загорелую гладкую спину, едва прикрытую простыней, Дунский ощутил, как в нем шевельнулось забытое за этот месяц желание. Он даже приподнял простыню и потянулся было коснуться кончиками пальцев влажной от духоты кожи Габи, как вдруг заметил в ее руке пустую бутылку из-под виски — ту самую, которую он, уходя, оставил возле постели на три четверти полной. Неужто она одна выпила все содержимое бутылки? Тогда не удивительно, что ей не мешала ярко горящая под потолком лампочка.

Бережно разжав ладонь Габи, Дунский вынул из нее бутылку, и слегка тряхнул жену за плечо в надежде, что она проснется и расскажет ему, какая трагедия заставила ее напиться в полном одиночестве. Потому что так напиться ее могла заставить только трагедия, не меньше. Но надежда была напрасной— тело Габи стало непривычно тяжелым и неподвижным, словно чрезмерное количество алкоголя превратилось там в свинец.