Нина Воронель - Тель-Авивские тайны

За окном уже начало светать, и на Дунского внезапно навалилась каменная усталось. Он сбросил сандалии и, не найдя сил снять шорты и майку, пластом рухнул на постель рядом с Габи.

Ночной привратник был уже немолод, и ему с каждым годом становилось все трудней пробуждаться после неудобного сидячего сна за конторкой. Пожаловаться на неудобство он никому не мог, так ему вообще не полагалось спать во время дежурства. Но не спать он тоже не мог, хотя, если бы хозяин об этом проведал, его бы немедленно уволили. Постоянная опасность разоблачения выработала у привратника удивительно прозрачный сон, сквозь который он был способен фиксировать все происходящее в вестибюле и на освещенной площадке за стеклянной парадной дверью.

Так он уже с полчаса назад зафиксировал нервно фланирующую перед входом элегантную дамочку не первой молодости, воображающую себя пригодной кандидаткой на конкурс красоты. Долгие годы бессмысленного томления за конторкой отеля развили в привратнике философский склад ума и умение разбираться в людях, особенно в женщинах. Нервная дамочка скорей всего поджидала кого-нибудь из постояльцев отеля, очевидно не решаясь позвонить и войти.

Объяснений такому поведению могло быть несколько — может, постоялец задолжал ей деньги, может, он был вовсе не постоялец, а неверный муж, заночевавший у постоялицы, а может эта дамочка хотела к кому-то проникнуть, но боялась засветиться перед прислугой отеля. Привратник, не разлепляя ресницы, взглянул на часы — пора было отпирать. А жаль — если бы удалось протянуть еще минут десять, у дамочки возможно не хватило бы терпения, больно уж была она нервная. Тогда она все же стала бы звонить в ночной звонок, так что разбудила бы его и он бы открыл лично ей, за что ему вполне могли бы перепасть чаевые.

Но ничего из этого сюжета не вышло, потому что хозяйский сын выполз в вестибюль проверять готовность автомата с прохладительными напитками и попрекнул привратника за то, что дверь все еще заперта. Привратник нехотя поднялся из-за конторки, открыл дверь и выглянул на улицу — якобы для того, чтобы выяснить, какая там стоит погода. Он мог бы, не вставая с места, произвести операцию отпирания двери простым нажатием кнопки на конторке, но ему хотелось дать нервной дамочке знак, что путь открыт — любопытно было, как она себя поведет.

Она не заставила себя ждать, а стремглав влетела в вестибюль и, цокая каблучками, помчалась вверх по лестнице. «К мужику спешит», — поставил диагноз привратник, без особого аппетита разглядывая хорошо видные снизу поспешные движения маленьких полушарий, обтянутых тонкой тканью модных брючек. Они были не в его вкусе — он предпочитал у женщин округлости более крупные и плотные.

Перед его глазами промелькнула тройка-другая любезных ему женщин с округлыми формами, но он не успел вдоволь насладиться приятными размышлениями о женских округлостях, потому что из верхнего коридора, куда только что пронеслась нервная дамочка, раздался леденящий душу отчаянный вопль.

Дунский нещадно колотил кулаками по столу — «Бум-бум-бум!». Габи хотела попросить его колотить потише, но язык не слушался, в груди полыхало пламя, голова раскалывалась на части. Она сделала еще одну тщетную попытку оторваться от подушки в надежде остановить несмолкаемый грохот кулаков Дунского по столу. На кого он так сердится? Неужели на нее? Ну конечно на нее — за Перезвонова! И совершенно напрасно — ничего интересного она в этом хваленом Перезвонове не обнаружила, кроме стихов, которые звучали гораздо лучше в отсутствие автора. Стук становился все более невыносимым, теперь уже колотили не по столу, а в дверь, причем молотками, и, похоже, старался не один Дунский, а еще пара-тройка каких-то усердных молотобойцев.

Пришлось все же приподняться, от чего к горлу подкатил удушающий рвотный спазм. С трудом сдержавшись, Габи хотела спустить ноги на пол, но обнаружила препятствие — непокрытое простыней длинное тело Дунского простерлось между нею и краем кровати. В дверь продолжали колотить.

Габи перелезла через Дунского, встала на ноги, и тут ее словно ударило — она вспомнила вчерашнюю ночь, болтающийся на веревке труп Марика, свисающий с соседнего крюка кадр с повешенным котенком, а между ними транспарант с призывом любить животных. Ей захотелось упасть на пол и потерять сознание. Она даже попыталась это сделать, но настойчивый грохот за дверью не позволил ей сбежать в несознанку.

Габи подошла к двери и спросила «Кто там?». Голос у нее был такой хриплый, что она сама его еле расслышала. Но за дверью услыхали и крикнули в ответ:

«Откройте! Полиция!»

Господи, опять полиция! Мало им, что ли, вчерашней ночи, которую она почти до рассвета провела у них в отделении? Чего им еще надо?

«Сейчас, только оденусь» — ответила она чуть погромче, и не слушая их возражений, прошлась по комнате в поисках одежды, но, как назло, ничего не могла найти. В висках ломило нестерпимо и она никак не могла сообразить, куда девались ее будничные шорты и майки. На полу у кровати валялись пытошные туфли на шпильках и вчерашнее концертное платье из другой жизни, — ни то, ни другое явно не подходило к задачам сегодняшнего утра. Или уже наступил полдень?

Наконец она набрела на ковбойку Дунского, висящую на спинке стула. Сойдет, решила она и, набросив ковбойку, стала нетвердыми пальцами застегивать пуговицы, которых оказалось без числа. Тем временем стук в дверь возобновился.

«Иду, иду!» — слабо крикнула Габи и зашлепала босыми ногами по прохладным гранитным плиткам. За дверью стоял молодой полицейский офицер и два рядовых полицейских.

«Алекс Дунский находится здесь?» — спросил офицер, с любопытством разглядывая голые ноги Габи, почти не скрытые ковбойкой. И шагнул вперед, плечом оттесняя Габи в комнату. Полицейские двинулись за ним.

«А при чем здесь Дунский? — удивилась Габи, невольно упираясь спиной в косяк, чтобы сдержать натиск офицера. — И вообще, кто вы?»

«Капитан Яблонка с ордером на арест», — отчеканил офицер и, наконец, протиснулся мимо Габи.

«На мой арест?» — изумилась она и вдруг заметила, что у молодого нахала есть лицо. Пшеничные усы, наглые славянские глаза в косой прорези век — несомненное польское отродье.

«Это господин Дунский?» — не реагируя на нее, Яблонка склонился над неподвижным телом, распростертым на смятой постели. Он сильно тряхнул Дунского за плечо, а потом нагнулся и поднял с пола пустую бутылку из-под виски. Лицо его брезгливо сморщилось и он снова тряхнул Дунского, на этот раз довольно грубо:

«Эй! Пора просыпаться!»

Дунский зашевелился и открыл глаза. Поймав его еще не вполне осмысленный взгляд, капитан Яблонка встал по стойке смирно и почти продекламировал: