Катрин Панколь - Я была первой

Счастливая, успокоенная, мать наклоняется через стол, протягивает ко мне руки, ищет ласки, едине­ния. Она облегченно вздыхает, улыбается. Я сняла с ее плеч непосильную ношу. Я ей больше не дочь, а подруга, лучшая подруга, сумевшая прочесть то, что камнем лежало на дне ее души, избавить от грязи, не тыча в эту самую грязь лицом.

Я беру ее руки в свои и сжимаю их сильно-сильно.

В тот вечер я мысленно с нею простилась.

Я простилась с мамой, которую так долго ждала, о которой так долго мечтала, мечтала так сильно, что шла за ней по пятам в надежде поймать на себе ее взгляд, получить немного внимания, услышать, что она меня любит. От одного ее слова у меня бы вырос­ли крылья, я бы повзрослела на тысячу лет, не совер­шила бы тысячи ошибок, тысячи смертоубийств. Я знала это. Я желала ее любви, желала изо всех сил. Так солнце обжигает кожу, так горит жаркий огонь, так вода спасает от жажды. Я требовала ее настойчиво, беспо­щадно. Ее любовь была для меня вопросом жизни и смерти. Я неотступно следовала за ней, надеясь, что она одарит меня взглядом, спасая тем самым саму себя.

Я простилась со всеми матерьми, чей взгляд я ук­радкой ловила, чтобы заменить тот, единственный…

Я стерла из памяти эти глаза, никогда на меня не смотревшие. Я стерла все взгляды, о которых моли­ла, которых искала, кипя от ярости, и не находя, в порыве бешенства, отправлялась искать на стороне то, в чем она мне отказывала. Я готова была убить всех кто на меня смотрел, ведь я хотела, чтобы на ме­ня взглянула именно она. Я искала ее взгляда, ее глаз. Другие не могли мне ее заменить. Ничто не могло заменить тот первый взгляд, каким мать смо­трит на свое дитя, вдыхая в него силу, побуждая жить и любить, любить других и самого себя.

Я готова была убить любого, кто смотрел на ме­ня с любовью, только за то, что это была не она.

Не она. Не мать, которую я любила больше всех на свете.

Я поняла это в тот вечер.

Я поняла все. Поняла откуда возникла эта злость, эта беспощадность по отношению к людям, кото­рые пытались ко мне приблизиться, любить меня. Я не хотела их любви. Я хотела, чтобы меня любила ТЫ, только ты, ТЫ, ТЫ, ТЫ, моя мать. Ты, которая меня не любила, которая, по воле судьбы, не могла меня любить.

В тот вечер я в мгновение ока оказалась одна, осталась наедине с самой собой.

Мои глаза обратились внутрь меня, и прочтя эту страшную истину, сказали мне: ну вот, теперь ты все знаешь, ты все поняла. Ты дошла до самого кон­ца истории, открыла постыдную тайну, даровала себе свободу.

Ты свободна…

Свободна.

Она сделала тебе неслыханный подарок. Мало кто из матерей так щедро одаряет своих детей: она вернула тебе свободу. Другая на ее месте стала бы возражать, сказала бы: «Ну что ты, милая, это не­правда! Я вас так любила, так любила», сделала бы все для поддержания имиджа любящей матери. А она была честна. Ей хватило смелости, легкости, от­ваги, чтобы бросить тебе в лицо всю правду, излить всю душу. Скажи ей спасибо. Больше тебе некого бояться. Отныне никто не помешает тебе расти!

Благодари ее, превозноси ее за этот страшный подарок.

И подняв бокал шампанского, ибо она была так взволнована, от такого груза избавлена, что захоте­ла со мной чокнуться, выпить, забыться, я с наслаж­дением выпила за свое здоровье.

Назавтра она все позабыла.

Она сама мне позвонила.

Хотела поблагодарить? Поговорить со мною на равных, а не как невидящая мать с озлобленной дочерью?

Отнюдь.

Она позвонила, чтобы спросить:

– Почему ты вчера не заплатила?

– Жерар пожелал угостить нас за свой счет.

– Почему? Ты что, спишь с ним?

Расход-приход, расход-приход.

Я даже не рассердилась. Она вдруг предстала пе­редо мной в новом свете. Я увидела ее такой, какой никогда еще не видела: маленькой девочкой, лишен­ной внимания и любви, наученной преклоняться перед могуществом денег, сбережений, биржевых котировок, приемников, передающих свежие свод­ки, и мужчин в подтяжках, потрясающих пачками долларов и франков.

Расход-приход, расход-приход – вот все, чему ее научили в этой жизни.

Она повторяла твердо усвоенный урок как подо­бает примерной благовоспитанной ученице. Сми­рившись со жребием, что был ей уготован, она по­вторяла пройденное, не смея роптать, как прежде это делали ее мать, бабушка и все женщины, жив­шие до них. Ее ничто не могло выбить из колеи: по­рывы чувств и всплески эмоций были ей неведомы.

Я ничего не сказала.

Я мысленно с нею просилась.

Я готова прощаться с тобой снова и снова.

Теперь я была свободна, я была вольна любить тебя, мое каменное изваяние, тебя, так сильно меня любившего.

Моя свобода начиналась с тебя.

Ты был первым мужчиной, которому предстояло отведать со мной этой новой радостной жизни, пол­ной взаимных приношений и наслаждения.

Мне не терпелось сообщить тебе эту великую но­вость, убедиться, что я не ошиблась. Я хотела, что­бы ты сказал «я люблю тебя» и упал к моим ногам, расстелив передо мною карту двух полушарий, по­дарил мне эту землю со всеми населяющими ее пле­менами. Я хотела забыться в твоих объятиях, требуя любви и новых трофеев, и новых дротиков. И мла­денцев, тысячи младенцев, чтобы принять всю ту любовь, которую я хотела тебе подарить.

Я смотрела на свое отражение в зеркале, сама себе посылая воздушные поцелуи.

Я пригоршнями черпала слова и писала взахлеб.

Именно в ту ночь, вернувшись из ресторана, я принялась за эту книгу. Мне не терпелось выразить словами все то, что вертелось в моей голове.

«Эту книгу я пишу для своего мужчины…»

Я написала эту фразу, просто чтобы с чего-ни­будь начать. Вероятно, потом, найдя верный ритм, верную мелодику, я отброшу ее и начну иначе.

«Для мужчины, которого я люблю, и от которо­го, тем не менее, пыталась убежать, уйти, как неод­нократно делала в прошлом с другими мужчинами. Сама того не желая. Вопреки своей воле. Я говорю об этом так прямо, потому что не желаю бросать его внезапно и безжалостно как бросала других. Я пишу эту книгу для мужчины, которого готова любить це­ликом, с головы до пят, для мужчины, которого злой и нелепый жребий пытается у меня отнять.

Я пишу эту книгу, потому что по многу раз слу­шала одну и ту же историю, свою историю, из уст других людей, таких же как я, и совсем на меня не по­хожих, из уст потерянных мужчин и самых разных женщин, и молодых, и старых, и покинутых седовла­сых китов, оказавшихся на мели, на пустынных бере­гах одиночества.

Я пишу эту книгу, чтобы попытаться дойти до су­ти, пока еще не поздно, чтобы выключить адский проигрыватель, на котором из года в год крутится од­на и та же пластинка. Только сейчас я начинаю разби­раться в происходящем, но достаточно ли этого, что­бы проклятье утратило свою силу? Достаточно ли, чтобы справиться с механизмом, заведенным сотни лет тому назад? Хочется верить, что это возможно…»