Махмуд Теймур - Рассказы арабских писателей

Площадь была полна народу. Люди стояли в полной тишине, почти затаив дыхание. Я проскользнул в первые ряды и увидел деревянные сооружения, похожие на праздничные качели, окруженные плотным кольцом солдат. С перекладин свешивались веревки с петлями на концах. Солдаты начали накидывать петли на шеи стоящих под перекладинами людей с кусками белой материи на груди. Их было человек двадцать, может быть, даже и больше. Многие из них кричали и размахивали руками. До меня долетело лишь несколько слов, и эти слова до сих пор звучат в ушах: «Независимость… Свобода… Арабы… Тирания… Долой!..»

Вдруг мы услышали стук копыт, вокруг меня зашептали: «Джемаль-паша… Джемаль-паша…» [12] Джемаль-паша (1872–1922) — турецкий реакционный государственный деятель. В 1914–1918 гг. был командующим войсками в Сирии и Ливане, где организовывал зверские расправы над арабами и армянами. — Прим. перев. . Я увидел этого кровопийцу с густой черной бородой и свирепым лицом. Он гарцевал на своем коне около виселиц и что-то кричал резким голосом.

Вдруг поднялся приглушенный ропот, все взоры, полные ужаса, обратились в сторону виселиц. Я тоже посмотрел туда… Повешенные корчились, изгибались и кружились, кружились на одном месте…

У меня потемнело в глазах, и я едва не упал. Охваченный страхом, я бросился назад и, пробравшись через толпу, побрел прочь. Недалеко от площади я встретил человека, который кричал: «Долой тиранию! Да здравствуют арабы! Да здравствует независимость!» Из-за угла выскочили три турецких солдата и стали избивать его прикладами винтовок. Потом они куда-то поволокли его…

Абу-Адиль остановился, прикрыл глаза и задумался.

— Ну, а второй день? Ты ведь хотел рассказать мне о двух днях…

— Да, да… Второй день… Помню, я был тогда очень болен и не ходил на работу. Мы остались даже без нашей лепешки. Есть было нечего.

На второй день моей болезни мать пошла на базар и принесла две редиски и несколько косточек мушмулы. Я чувствовал себя очень плохо и едва сознавал, что происходит вокруг. Но я помню, как ее окружили плачущие дети, как мой маленький братишка схватил редиску и жадно съел ее, а сестра протянула руку за косточкой мушмулы, положила ее в рот, пожевала немного и, потихоньку от матери, выплюнула…

На следующее утро, открыв глаза, я узнал, что матери нет дома. Сестра тихо сказала:

— Мама ушла… У нас ничего нет… Она очень больна.

— А дети где? — спросил я.

— На дворе… плачут…

Спустя некоторое время я увидел через открытую дверь, как во двор медленно вошла мать, бледная, как привидение. Сделав несколько шагов, она упала, затем приподнялась и поползла к дому. Глаза ее ввалились, лицо заострилось. Перебравшись через порог, она, делая отчаянные усилия, подползла к моей постели. Я напряг все силы и попытался встать, но, едва приподнявшись, опять свалился. Мать в страхе с неожиданной быстротой приблизилась ко мне и обхватила меня за шею своей жесткой, как дерево, рукой…

В этот день она умерла. А еще через неделю умерла моя младшая сестра.

Сгорбленный, как старик, я вернулся на работу…

Эти два дня я запомнил на всю жизнь. Они живут в моем сердце вместе с лютой ненавистью к голоду и войне!..

Перевод В. Шагаля

Я никогда не думал, друзья, что из-за пяти маленьких круглых медных курушей могут произойти события, о которых я собираюсь вам рассказать…

В тот памятный вечер уже начала сгущаться темнота и лил дождь. Я сидел в лавке и дрожал от холода. Мимо окон пробегали закоченевшие, скрюченные, как обезьяны, люди, одетые в грязные лохмотья. В тот вечер… Но, простите, я описываю погоду, а до сих пор не представил вам самого себя. Дело в том, что я, как вы знаете, очень скромен.

Я бедный юноша, полуинтеллигент-неудачник, и я… скуп. Скупостью, конечно, гордиться нечего, и, чтобы быть откровенным до конца, скажу: всякий раз, когда мне надо расплатиться с кем-нибудь, опуская руку в карман даже за мелкой монетой, я чувствую глубокую печаль и большую душевную борьбу. Это происходит не потому, что у меня есть какие-то особые черты характера, как стараются доказать некоторые, а потому, что слишком много страданий приходится мне испытывать, добывая каждый куруш. Я далеко не герой. Миллионы людей переживают такие же чувства, так же борются и так же страдают.

А если уж говорить о геройстве, геройство — это моя вера и вера миллионов в то, что наступят наконец дни, когда мы, сунув руки в карманы, найдем в них много-много курушей и сможем купить вдоволь хлеба для наших пустых желудков… и насытиться. Но вернемся к прерванному рассказу…

В тот дождливый вечер в дверях лавки, где я служил, появился маленький мальчик. Капли воды падали с его растрепанных волос на грязное лицо, текли по щекам и затем скатывались на рваную одежду. Дрожа от холода, он вытирал свое лицо рукавом черной, насквозь промокшей рубашки.

— Дядя, купи эти два яйца.

Ему ответил мой хозяин, низкий и подлый человек:

— Уходи прочь. Нам ничего не нужно.

— Дядя, я хочу есть… Мне не на что купить хлеба… Возьми эти яйца за три франка.

— Прочь отсюда, обезьяна.

Как видите, разговор был не из длинных.

Даже сейчас — а с тех пор прошло немало месяцев — я не могу объяснить себе, как могло произойти то, что случилось. Прежде чем мальчик исчез в дождливой ночи, у меня внезапно вырвались слова:

— Эй, мальчик, давай посмотрим…

Мальчик робко подошел ко мне, И тут мною овладели чувства, подобные тем, какие испытывал Дон Кихот. С безумной отвагой и огромной внутренней силой я опустил руку в карман, достал оттуда несколько истертых ассигнаций и протянул их дрожащему ребенку, взамен чего получил от него два яйца. Это произошло с непостижимой быстротой, удивившей не только мальчика и моего хозяина, но и меня самого…

Сначала все это как бы опьянило меня, я уже слышал звук шипящего на сковородке масла, почувствовал запах яйца и вкус этой божественной еды…

Через некоторое время ко мне снова вернулись обычные муки, те самые, которые я испытывал каждый раз, расставаясь с курушами, но было поздно что-либо изменить. Я смирился со случившимся и стал обдумывать свои будущие действия.

Тем временем мой хозяин — мерзкий человечишко, как я уже вам говорил, — заканчивал нудный и скучный подсчет дневной выручки. Он всегда проделывал эту операцию медленно, не спеша, и я с трудом сдерживал себя, чтобы не наброситься на него и не ударить своим кулаком по его толстому, отвислому брюху, напоминавшему собой кувшин…

Наконец мы закрыли лавку. Хозяин взял такси, а я двинулся пешком сквозь дождь и мрак. Меня знобило. Вскоре мне удалось укрыться под железным навесом, и я с удовлетворением слушал звонкий шум ударяющих по железу капель. В моем левом кармане лежали купленные у мальчика яйца, в правом — десять курушей.