Эльмира Нетесова - Эльмира Нетесова Мгновенья вечности

— А еще она водила меня на художественные выставки. Там и ее работы были. Она у меня абстракционист. Что-нибудь слышал, видел эти картины?

— Нет! Я на выставках не был. Хотя хорошие картины люблю!

— А это я и не знаю, как назвать. Картиной никак язык не поворачивается, слова работа мазня тоже недостойна. Да и кому может понравиться эдакая гадость? Вот я показываю мамке на ее хренатень и спрашиваю, что это такое, объясни. Она мне о каких-то модернах, новых веяниях, игре света и тени. А я свое:

— Нет! Ты скажи, что это?

— Она в ответ, мол, изобразила безответную любовь. Я единственное добавила, что она забыла нарисовать бутылку, было бы понятнее! Но с тех самых пор дома со мною не говорят об искусстве и музыке. Я так счастлива, что отстали с этими темами. И даже убрала из своей комнаты мамины работы. Бедная все годы считала, будто они вдохновляют и помогают, а они лишь раздражали. А когда она начинает дома играть на скрипке, я плотно закрываю двери в свою комнату.

— А чем же в свободное время занимаешься?

— Читаю книги. А когда настроение плохое, вяжу. Это у меня неплохо получается. Отец не снимает зимою вещи, какие я для него связала. Говорил, что в них и без спального мешка можно обойтись. А мама вязанье не признает. Она у нас продвинутая. Даже готовит все из концентратов и полуфабрикатов. Только вот есть это некому, сама мучается. Я люблю своими продуктами пользоваться, чтоб борщом на всю квартиру пахло. А от котлет не устоять бы. Чтоб их хотелось есть, а не запихивать в рот кулаком, напоминая себе сколько заглотила. Но мама со мной не согласна и говорила, что культ из еды делать не стоит, что ради пуза жили пещерные, а мы должны жить духовно, чисто и светло. Отец к тому всегда добавляет, что о том можно порассуждать после моего обеда... Вот так мы и живем. Всяк своими интересами, но нам хорошо вместе. И хотя частенько спорим, до ссор не доходит никогда. Потому что уважаем друг в друге то, что называем тяготением, целью, смыслом и радостью жизни. Это не пустые слова, Яша! Ведь если лишить родителей работы, их не утешит никакая пенсия. Они потеряют самих себя, свою нужность, индивидуальность, они растеряются, одряхлеют и потеряют интерес к жизни! — глянула на Яшку.

— Я что-то глупое сморозила?

— Наоборот! С удовольствием слушаю тебя!

— Мои родители очень подвижные люди! И теперь много ездят Отец в экспедиции, мама с концертами. Я не могу их представить пенсионерами, на скамейке со стариками нашего двора. Это не для моих. Не знаю, какою я буду в их годы. Но я хочу иметь очень большую семью, и чтобы в ней все любили и понимали друг друга.

— А кто такого не хочет? — удивился Яков.

— Да хоть бы Леха! Он и не думает о семье и детях. Для себя жить мечтает. Хотя уже тридцать лет скоро.

— Какое там? Мы с ним ровесники! Ему до тридцати пять лет!

— А разве это мало? Он меня в двадцать один год старухой называет.

— Ну, это он шутит,— вступился за друга Яшка.

— Хорошая шутка! Спрашивает меня при своих ребятах, какое вино предпочитал всем прочим Наполеон Бонапарт? А откуда я знаю? За одним столом не была. А Леха издевается, как это забыла вкус и привычки своего одногоршечника?

Яшка не смог сдержаться и хохотал от души.

— А мне вовсе не смешно. Лешка всегда высмеивает, даже будущую работу, говорит, что никогда из меня не состоится преподавательница, а из школы убегу в тот же день.

— Это почему?

— Ученики не признают. Потому что не продвинутая, не смогу говорить с ними на одном языке. И что они на моих уроках будут оттягиваться, курить и пить пиво.

— Вика! Тут от самой зависит все, как себя поставишь, так и будет. Можно сидеть на уроке тихо, но не слушать и ничего не запоминать, не считаться с училкой.

— А разве история бывает неинтересной?

— Кому как. Я ею не интересовался и не учил. Мне было наплевать на древний Рим и Египетские пирамиды, они не задевали мою душу, слишком далеки от дня сегодняшнего и от нас. Не привязаны к нынешнему дню. Потому знал, что и в будущем они не пригодятся. Точно так и с литературой. Ну, скажи, к чему мне было учить «Песню о Буревестнике» или зубрить наизусть описание дуба из Толстовского романа «Война и мир»? Всяк по своему видит все, и дубовые описания только раздражали нас. В будущем тот литературный мусор так и не сгодился. А дети и сегодня это понимают и не станут тратить время впустую. Зато от компьютеров за уши не оттянешь. Это не просто нужно, еще и интересно.

— Ни все рождаются технарями. И к компьютерам потянет не каждого. Вон, мой сосед по лестничной площадке — Сенечка, мать с отцом в диспетчерах автохозяйства всю жизнь проработали, а их сын на технику никакого внимания не обращал. И сегодня «Волгу» от «Мерседеса» не сумеет отличить, зато он священник. И очень умный человек. Общаться с ним интересно, он много знает. Но в технике круглый ноль. Зато в иконах разбирается, Библию наизусть знает. С детства не выпускал ее из рук. А все бабушка, она внушила любовь к Богу. Сеня таким и вырос.

— Таких единицы! Вот попробуй моего Степку за книжки усадить, ни за что не удержишь, не усидит. Побежит к своим машинкам, конструкторам. Ему нужно, чтобы все вокруг крутилось, гудело, визжало и сверкало огнями, тогда он счастлив.

— Интересно, а каким был бы твой родной ребенок?

— Наверное, как и Степка, было бы в доме два механика,— попытался поцеловать Вику, но та отвернулась. И встав со скамейки, сказала, что ей пора домой.

— Мы завтра увидимся? — спросил тихо.

— Не знаю, как сложится день.

— Я позвоню тебе вечером. Хорошо?

Вика промолчала. Ответила уже у калитки Лешкиного дома:

— Завтра у меня начинается практика. Честно говоря, боюсь этого дня. Как он сложится, не угадаешь.

— Вот и расскажешь! Договорились?

Весь следующий день он думал о Вике. Она стояла у него перед глазами, смеющаяся, озорная. Но под вечер, уже к концу рабочего дня, вызвал Сазонов в кабинет всех сотрудников райотдела и объявил, что сегодня умер паспортист, который проработал в милиции больше двадцати лет.

— Вы все хорошо знали Олега Трофимовича Кудрявцева. Хороший человек! Язык не поворачивается говорить о нем в прошедшем времени. Не верится, что его нет, и болезнь оказалась сильнее,— сорвался голос Сазонова. Он закрыл руками лицо, выдав свое отношение к случившемуся. И, не сразу взяв себя в руки, сказал осипшим голосом:

— Надо помочь с похоронами. И семью поддержать. Материально и морально...

В кабинете стояла звенящая тишина. Все сотрудники знали, что Кудрявцев болел. Положение человека было безнадежным давно. Но все надеялись на чудо, на то, что Олег Трофимович сумеет выкарабкаться и обязательно придет на работу, как всегда скажет весело:

— Привет, ребята! Ну, что, начнем новый день с песней. Пусть крылья не слабеют!