Адриан Гилл - Поцелуй богов

— Хорошо. — Крупный калибр отвернул в сторону. — Хорошо, Джон, но тебе следует меня поддерживать, если мы собираемся оставаться друзьями. — Ли сплела пальцы с его пальцами. — А если хотим оставаться больше чем друзьями, ты должен быть на сто процентов на моей стороне. Мой бизнес очень ненадежный. Слишком уж много кретинов. — Она произнесла это слово так, будто все они проживали на Крите. — Только и ждут, чтобы я провалилась. Мне требуется много положительных эмоций. Допустим, ты написал плохое стихотворение — кто об этом узнает? Кому какое дело? Но если я позабуду строку, об этом раскричатся газеты по всему миру. Понимаешь?

Джон понимал. Ему предъявляли на прочтение договор — условия найма. Он наклонился и поцеловал ее в шею. Поцелуем, который выражал приниженность, обожание — апостольским поцелуем. Он поцеловал урну для голосования, помеченную словом «да». Шея пахла янтарем, мимозой и ладаном.

— Да, — прошептал он.

— Хорошо.

Отель был не столько удален, сколько заглублен в небольшой долине за холмом в конце березовой аллеи. Он был построен газетчиком эпохи Эдуарда, который хотел, чтобы его принимали за средневекового разбойника. Здание украшали бойницы и множество лепнины. Фары высвечивали надписи на табличках: «Доставка писем», «Автостоянка для гостей», «Теннисный корт», «Движение против часовой стрелки», «Длинная прогулка», «Короткая прогулка», «Кухня», «Конюшни», «Приемная». Их встретили мужчина в официальном пиджаке и клетчатых брюках, девица в платье от Армани и еще один мужчина в твиде. Они выглядели экспонатами сельской гостеприимности. А твидовый приветствовал Ли с таким коленопреклоненным порывом, который показался бы странным везде, но только не в маленькой сельской английской гостинице:

— Пожалуйста, ну пожалуйста, будьте совсем как у себя дома!

Это была явно заповедь, заклинание, мантра, отпечатавшаяся в сердце всех работников гостиницы — от младшего повара до него самого, такого важного: гости должны делать определенно и в полной мере все, что хотели. Сказано — сделано, и если кто-нибудь чувствовал себя не столь раскрепощенным, как лишенный шнурков диаболо, гостиничные люди желали знать почему. Гости могли вытворять все, что угодно в любой из уютных-преуютных, удобных-преудобных комнаток, где любой служащий — от простого чистильщика ботинок до его твидового сиятельства — посчитал бы непростительным, даже самоубийственным, если бы не реализовал идущего из самого естества своего искреннего желания, кое заключалось (твидовый не боялся назойливого повтора) в том, чтобы гости чувствовали себя сверхъестественно, наркотически раскрепощенными и космически обихоженными, притом с минимально возможным числом застегнутых бархатных пуговок.

— Пожалуйста! Пожалуйста! Пожалуйста!

Так вот, джентльмены, пиджаки и галстуки в ресторане, курить непременно, но только в оранжерее. Никаких сигар и трубок. Никаких острых каблуков на паркетном полу. Теннис, плавание, стрельба по глиняным голубям, духовой оркестр, велопробег — администрация организует все, только предупредите за сутки. Завтрак от шести тридцати до девяти тридцати, ленч от двенадцати до двух, пикники по особым заявкам, пожелания вегетарианцев, правоверных и аллергиков учитываются, но при условии уведомления за тридцать шесть часов. Напитки под честное слово, так что, будьте добры, занесите количество выпитого в книгу печатными буквами, укажите номер комнаты, фамилию и распишитесь. Обед от семи до десяти. Они его, к сожалению, пропустили, но можно подать легкий ужин — кое-что из съестного и сладостей в гостиную «По-над Нилом», в «Китайскую библиотеку» или в «Охотничью берлогу». В любом случае почитайте в библиотеке книги — ключ от оригинального шкафа с закрывающейся передней дверцей выдает портье, — только не уносите их к себе в номер, в сад или в бассейн. Высокие сапоги, зонтики, дождевики и трости получают, если заранее предупреждают гостиничный персонал. Настоятельно рекомендуется воспользоваться услугами собаки по кличке Боттом, что, естественно, требует уведомления не менее чем за сутки. И вот еще что — пожалуйста, не приучайте попугая к сладостям.

— Значит, единственное здешнее правило — расслабляться и веселиться. То есть два правила: одно расслабляться, другое веселиться.

Ли и Джон стояли с застывшими улыбками и отмахивались от двух бокалов шампанского, которые предлагал мужчина в официальном пиджаке, от навязываемой девицей в «Армани» чашки чая с шоколадными трюфелями и меню, которое им совал мальчишка в маленькой женской шляпке без полей с плоским донышком. Боттом, в свою очередь, снизошел до того, чтобы обнюхать им пах.

— Большое спасибо, — наконец проговорила Ли. — Подайте ко мне в комнату сандвичи с курицей, бутылку водки и кофейник. Предоставьте моему шоферу все, что он потребует. И еще: если ваш попугай посмеет ко мне приблизиться, ему придется познакомиться с азбукой Брайля [22] Система письма и чтения для слепых по выпуклым точкам. .

Джон стоял в ванной и рассматривал свою умноженную четырьмя зеркалами наготу. Комната представляла собой книжную иллюстрацию, которую сделал человек, знавший Англию только по рекламным роликам торговой компании «Айвори» и романам Барбары Картленд. Джон размышлял, сколько тысяч гаг пожертвовали своими жизнями, чтобы придать этому пастельному, ситцевому дому такую пуховую мягкость. Подушки там и сям, шторы больше напоминали перину, каждая вещь пружинила. Ковер поглощал ступни, белые полотенца были такими же пухлыми, как рождественские гуси на вертеле, мыло выглядело маленькой розовой подушечкой. Кругом роскошь вещей, которые льнули и ластились к человеку. Что действительно подкупало, так это плотная, бархатная теплота. Джону никогда не приходилось стоять в ванной и не дрожать. Его поразило не столько то, что это маленькое, но приятное удовольствие существовало в жизни и доставляло радость, сколько то, что оно до сих пор казалось ему недоступным. Как могло случиться, что комфортная нагота в ванной не вошла в цивилизованном обществе в число основных прав человека? И почему его не предоставляет по первому требованию государство всеобщего благоденствия? Джон вступил чуть не по пояс в манящий викторианский сосуд и почти утонул: ноги не касались противоположной стенки — под ними была одна лишь вода. Там, где над поверхностью обычно, как два волосатых атолла, выступали его колени, теперь вспенивались облака пузырей. Джон откинулся на спину и сквозь клубы возносящегося пара смотрел на безукоризненный потолок. Потом взял толстую, словно шахтерский бутерброд, фланель и положил на лицо — забытое с детства ощущение. Он почувствовал, как горячая вода прогоняет все тревоги и заботы и они улетучиваются вместе с легким потрескиванием взрывающихся пузырьков.