Адриан Гилл - Поцелуй богов

Здесь стоял запах пива, блевотины и дезинфекции. Поперек лавки лежал бродяга и дергал головой. На одной бесконечной ноте плакал ребенок. Лицо матери побелело от страха. Она держала на руках другого — притихшего, с поврежденной ножкой. У стен люди нежно поглаживали части собственных тел: кто кисть, кто ногу, кто налившийся кровью глаз. Плачущую девчушку в спущенных чулках обнимал ежащийся в тонкой серебристой майке приятель и повторял: «Все будет хорошо. Вот увидишь, все будет хорошо». Но хорошо не получалось. Рыжеволосая кроха скрючилась, сипела, как скороварка, и время от времени слабо совала в рот антиастматический ингалятор. Еще один пьяница выл и буянил. Охранник прислонился спиной к стене. Кофеварка плевалась черной слизью.

Джон занял очередь. Перед ним стоял мужчина в клубном пиджаке с сыном на руках. Мальчик горел от страха и температуры.

— Очень высокая, — сообщил мужчина регистратору. — Только что поднялась. — В своем наряде он выглядел здесь нелепо. — Все случилось так внезапно. Уж не менингит ли? — Голос дрожал от страха. Он еле выговорил жуткое слово. Сестра записала фамилию.

— Тимми. Тим. Это мать называет его Тимми. А так он Тимоти.

Возраст, адрес, аллергия. Страх нарастал. Но мужчина старался оставаться отцом, каким всегда обещал быть — отцом, который способен уладить любую неприятность. Джон смотрел в его поникший затылок и почти слышал, как он истово, отчаянно молился.

Только не сына! Господи возьми все, что угодно, но только не его. Я помню, как он родился. Как я любил его мать. Я мог объять руками жизнь и поклялся поколениями, которые привели нас к этому мальчику, что буду всегда ему отцом — пообещал поддерживать до гробовой доски. Поймите, это мой час. Им оплачены все грубости, несправедливости, измены, заносчивость, невнимательность, ехидности, поэтому я должен его спасти. Защитить от опасности. Я обещал стоять в дверях, караулить мост и этой рукой поймать, когда он начнет падать. Грудью встречать темноту — развеивать кулаками, силой, умением, деньгами, своим положением. Бороться со всем, что способно ему повредить. Таков договор. Договор на право называться отцом. А хворь в сумерках за моей спиной пробралась к нему в кроватку, пока я брился. Мне нужно было сторожить рядом — со своим громким голосом, пером, адвокатами и кредитными карточками. Не допустить эту хворь к малышу.

Сестра впервые подняла на него глаза.

— Присаживайтесь. Кто-нибудь скоро придет. — Она погладила мальчика по руке. — Молодец, Тимми. — Регистраторша назвала его, как мать. — Мы тебе поможем.

Мужчина сел с таким видом, словно поставил на карту все свое состояние и тут же проиграл.

— Слушаю? — Сестра повернулась к Джону. Он начал объяснять. — Подождите, — прервала она. — Вы не туда попали. Вам надо в «Салливан». Следите за указателями.

В маленькой палате стояло шесть кроватей. В самом дальнем конце у окна бок о бок сидели Клив и Петра.

— Извини. Я заблудился. Что случилось?

Петра устало поднялась. Вокруг ее глаз багровели круги.

— Передозировка.

Дороти лежала на кровати с закрытыми глазами и разинутым ртом, по подушке рассыпались сальные волосы. Она казалась мертвой. И только действующая капельница подразумевала жизнь.

— Привет, Джон, — улыбнулся Клив. — Замечательный загар.

— Но почему? Что произошло?

— Не знаем. — Петра снова села. — Я пришла домой, что-то поделала, случайно заглянула к ней в комнату, а она на кровати едва живая. Еще повезло.

— Она поправится?

— Да! — с чувством подтвердил Клив.

— Наверное. Вовремя захватили. Сейчас проверяют, чего она наглоталась — наверное, таблеток от головной боли; снотворного или чего посильнее у нее не водилось.

— Ужасно. Мне очень жаль. Вы с ней говорили?

— Нет. Она без сознания. Мы с ней целый день.

— Я подумал, что тебе следует знать. — Клив выглядел смущенным.

— Да… конечно…

— Где ты был, Джон?

— В Сен-Тропезе.

В больничной обстановке название прозвучало смешным и оскорбительным.

— В Сен-Тропезе? — повторила Петра. — А почему не сказал мне? Как ты мог?

— Видишь ли… я попросил Клива все тебе объяснить… Здесь не место…

— Джон, ты был мне нужен. Нужен. — Она склонилась головой на кровать.

— Ну, сматываюсь, — поднялся Клив. — Проводишь Петру домой? — Он по-мужски приобнял товарища за плечи. — Я твой приятель и все такое, но ты, конечно, негодяй. Настоящий сукин сын. Все, молчу. Больше ни слова. Петра, пока. Увидимся завтра в магазине.

Джон сел на освободившийся стул и стал смотреть на неподвижное тело Дороти.

— Как ты мог? Как ты мог смыться? — повторяла Петра.

— Нам надо поговорить. Но не здесь и не сейчас.

— Сейчас. Мне надо сейчас. Я даже не знала, вернешься ты или нет. Интересно, если бы не Дороти, ты бы удосужился встретиться со мной?

— Да, но…

— Что «но»? Вот что я скажу. Только не перебивай меня, Джон. В прошлый раз, когда ты с ней сбежал, я тебя простила. Думала, ты просто дурак, но мы выше и сильнее этого. А сейчас ты по-настоящему меня обидел. Не представляешь, какую причинил боль и в каком я до сих пор отчаянии. — Она протянула над кроватью руку.

— Возьми. Сделай хоть это.

Джон повиновался. Ладонь оказалась холодной, липкой и требовательной.

— Петра…

— Не перебивай. — Ее глаза набухли слезами. — Слушай. Я все обдумала и собираюсь вернуть тебя себе. Сцену закатывать не стану и наказывать не буду. Что случилось, то случилось. Я тебя люблю и знаю, что ты меня тоже любишь.

Утверждение повисло между ними, как раз над недвижно-коматозным с нахимиченным желудком телом Дороти.

— Я тебя люблю и знаю, что ты меня тоже любишь. Правда? — Вопрос прозвучал, как молящий стон.

— Правда. Я тебя люблю, — трусливый ответ. — Только… — с трусливой оговоркой.

— Без всяких «только». Ты сказал, что ты меня любишь, и я знаю, что это так. Я люблю за нас обоих. И могу все исправить. Не знаю, что заставило тебя убежать, но я все исправлю.

— Не думаю, что у тебя получится. Мое бегство не имеет к тебе никакого отношения. Нам надо… Право, не знаю, как сказать.

Такой Петры Джон не знал. Она никогда не пробила, не ныла, не канючила. Всегда отличалась ковкостью — сталь-нержавейка. Непробиваемая — ни одной подвижной части.

— А я знаю. Верь мне, Джон. Не уходи. — Она схватила его руку и вжала Дороти в живот. Капельница пошатнулась. — Пожалуйста.

В палату вошла сестра.

— Извините, вам придется уйти. Больница через полчаса закрывается для посетителей. Можете вернуться утром. Ночью она будет спать.

— Проводишь меня домой? Ты обещал Кливу.

— Да.

Они шли по исхоженному до глянца коридору, а из палат доносились кашель и храп. Петра крепко держала Джона за руку, словно тот мог внезапно скрыться в ночи. К стене привалился мужчина в клубном пиджаке с незажженной сигаретой в руке.