Висенте Сото - Три песеты прошлого

Какими бы трогательно-невнятными ни были эти стихи (он будто снова учился говорить), сам он всегда воспринимал их как новые, как невозможные для него без знакомства с новой поэзией. И вот опять появляется хроменькая. Висенте знал о ней очень мало — разумеется, потому, что больше знать и не хотел. Даже себе не признавался. Знал только, что она из Гранады, узнал ее адрес и ее имя, которое никому не сообщит и через тысячу лет (и не даст ей вымышленного имени), ему достаточно было знать о ней лишь то, что он мог видеть собственными глазами. И когда встречал ее в крытой галерее коллежа “Луис Вивес”, усиленно думал о ней, причем только стихами, а она хлопала ресницами, посылая снопы убийственных искр из своих близоруких глаз, а иногда, может быть, подходила чуть ближе к нему (пугая его до смерти) и, узнавая вечно глазеющего на нее юношу, делала строгое лицо, шла дальше, слегка прихрамывая. В создании всех этих стихов, из которых в памяти Висенте почти ничего не осталось, как и от других двух строк (из другой поэмы), которые потом процитирует глухим голосом Экспосито, быть может, думая о себе, — в их создании Экспосито сыграл очень важную роль. Но это особая история.

Они вышли из кладбищенских ворот и пошли вдоль стены, мимо пруда, направляясь обратно в городок, одни впереди, другие поотстали, последними шли Вис и Бла.

— Ты видела меня с этим… — сказал Вис.

— Да, — подтвердила Бла.

— А ты заметила, что он слегка прихрамывает?

— Ну конечно.

— Может, я и не напишу о нем ничего другого, но об этом обязательно, но постой… — И он громко окликнул Кандидо, шедшего впереди: — Кандидо! Кандидо! — И тот обернулся, и Вис попросил, чтобы он провел их в церковь, тот удивился: в церковь? А Бофаруль сказал, что это прекрасная мысль, что ему тоже интересно на нее взглянуть, и Кандидо воскликнул: но, черт побери! Кандида спросила: в какую церковь? Ну, в главную, ответил Вис, а Кандида переспросила: в церковь Успения? Вис сказал: почему бы нет, — и все направились к церкви.

Вису необходимо было поговорить с Бла. Прежде всего чтобы понять самому. Когда Бла его внимательно слушала, он благодаря ее вниманию лучше слышал сам себя, как бы через нее, и лучше себя понимал. Как будто становился умней. Может, и на самом деле было так. Когда она вся обращалась в слух. Для него это было стимулом, приглашением к доверительной беседе.

— Мы как будто прилетели сюда прямо из нашей мансарды, — сказал он, — на каком-то старом аэропланишке, ветхом и громоздком. По воздуху, над облаками. — Затем, остановившись и помолчав, добавил: — В Испанию. Это невообразимо. Неимоверно. В прошлое. На поиск персонажей Персонажей, существование которых во плоти трудно себе представить. Оказывается, они существуют. Они живые люди. На кассетах я увезу, как воришка, чудо всех затаившихся голосов, какие только смогу записать. Чудо голосов, в которых дремлет прошлое какой-нибудь женщины или какого-нибудь мужчины. И вот… Сейчас я тебе расскажу о немного прихрамывающем незнакомце. Кого я, собственно, ищу? Что я ищу? Какие ужасы, какие надежды? Чей вчерашний день? Все нити так запутаны в этом клубке, я не могу его распутать. Посмотри на Кандидо. Хотя бы. Бофаруль считает, что он готовый персонаж. Как завершенный, готовый персонаж. И ему неожиданно понадобилось приехать сюда из Валенсии, в тот же самый день, что и нам. Потому что именно сегодня эксгумировали останки Антонио Муньоса Каюэласа, расстрелянного тогда же, когда расстреляли Родеро и Железную Руку, мужа Хосефы Вильяр, которая была подругой алькальдессы, — клубок, спутанный клубок, — и еще брата Кандиды, а та в тюрьме познакомилась с алькальдессой.

— Кандида? — удивилась Бла.

— Вчера я слышал, как она рассказывала об этом в машине. Один ее брат воевал в батальоне имени Гарибальди, погиб при форсировании Эбро. Другой был расстрелян. За это она получила двадцать лет тюрьмы, по десять за каждого.

— Кандида? Двадцать лет?

— Потом скостили — дали, кажется, шесть лет и один день, что-то вроде этого. Запутанный клубок. Они сами пробираются на ощупь во тьме прошлого. Живые вспоминают. А мертвые… Помнят ли мертвые?

— Говори потише, — сказала Бла.

— Хорошо. Так вот — ничего особенного. Мертвые живут. Они знали друг друга, когда были живыми людьми. Встречались на праздниках в Вильякаррильо, Вильянуэва-дель-Арсобиспо, Кастельяре, Сориуэле, Беа-дель-Сегура. И на ярмарках. И на войне. И здесь, на кладбище. Вспомни расстрелы, которые видел Морено. Которые видели мы! Сколько еще мертвецов на одном только этом кладбище?

Помолчав, Бла сказала:

— От этого вопроса мороз по коже.

— В этом клубке нить тянется бесконечно, концов не найти.

Они подходили к церкви узкими улочками, ее уже было видно. Колокольня, угол главного фасада. От каменной громады во все стороны расходятся довольно крутые улицы. Одна такая крутая, что выбили ступеньки. По этим ступенькам в детстве вместе со взрослыми бежал Кандидо. Отец привез его в Вильякаррильо. В семнадцатом или в восемнадцатом году? Вис забыл в каком, вот они повернули за угол, Виса интересовал главный вход. Нетрудно представить себе, какая тут была давка, неразбериха, потому что гражданская гвардия выехала на конях и принялась раздавать саблями направо и налево удары плашмя, всадники остались внизу, а народ бежал вверх по ступенькам к церкви, а лошадям по ступенькам — сама понимаешь, а люди бежали, ты только представь себе, какая давка, Вис сам плохо представлял себе эту картину, потому что уже подошел к главному входу, увидел сбоку темную доску и на ней список, не стал даже считать, но почувствовал легкий озноб и сказал:

— Я так и думал, — и сам удивился, сколько неожиданного может скрываться даже в том, чего ожидаешь, и попросил Бла: — Сосчитай, — и оба стали считать про себя, возможно, он даже закончил счет быстрей, чем она.

— Сорок восемь, — сказала наконец Бла.

— Сорок восемь, — подтвердил Вис, придавленный этой цифрой, и вошел в церковь, горестно покачивая головой.

В полутьме нефа он понемногу стал различать окружающие предметы и свыкаться с пережитым разочарованием, которое внезапно вылилось в такую фразу:

— Нам нужна демократия мертвых.

Он пробуждался в полутьме, захлебываясь тоской и отчаянно барахтаясь в ней. И повторил самому себе:

— Демократия мертвых.

Ничего другого он сказать не мог. Им овладело какое-то ужасное чувство, он натыкался на слова, как на деревянные колодки, не знал, что с ними делать, и молча прохаживался по нефу (Вис догадывался, что Бла специально увела Бофаруля в другой придел церкви, чтобы оставить его одного, они там смотрели вверх и толковали об арках, сводах и витражах), и вдруг у него вырвалось: