Петер Штамм - Не сегодня — завтра

Андреас задумался, что ей от него нужно. Он был почти вдвое старше ее и не мог себе представить, что интересного она находила в том, чтобы делать чай больному мужчине и читать вслух детские истории. Они ведь были едва знакомы.

Он расстегнул верхнюю пуговицу пижамы и нащупал пластырь, приклеенный поверх ранки. Боли он не чувствовал, но мысли о разрезе под пластырем вызывали тошноту и слабость. Он встал и отправился в туалет. Когда он вернулся, Дельфина уже проснулась. Он спросил, не нужно ли ей идти. Она ответила, что у нее нет никаких планов.

— Если хочешь, я останусь на ночь.

— Сегодня я никуда не гожусь, — ответил Андреас.

Дельфина выругалась и сказала, что дело не в сексе. Спросила, не хочет ли он поесть. Он покачал головой.

— Тебе нужно чем-нибудь подкрепиться.

Она пошла на кухню. Андреас слышал, как она открыла и закрыла холодильник. Крикнула, что ей надо кое-что прикупить, есть ли здесь поблизости магазин, который сейчас работает? Андреас ответил, овощной на углу закрывается в двенадцать. Она сказала, что скоро будет. Он решил дать ей денег, но, когда выглянул в коридор, Дельфина уже ушла. Андреас никогда не жил с женщинами. Ему было странно, что кто-то распоряжается в его квартире, приносит покупки, готовит.

Он вернулся в гостиную. Остановился перед камином, его взгляд упал на снимок в маленькой рамке. Эту фотографию отец сделал еще до отъезда Андреаса в Париж. Она была среди тех немногочисленных вещей, которые Андреасу захотелось сохранить после смерти отца. Он взял ее в руки, рассмотрел, потом взглянул в зеркало над камином. Его поразило, что он почти не изменился. Черты лица сделались резче, но само выражение осталось прежним — выражением равнодушного дружелюбия.

Андреас смотрел в это отталкивающее лицо, которое сейчас казалось ему ничуть не менее чужим, чем прежде. Когда в учительской вывешивали фотографии с вечеринок или выпускных, он часто с трудом узнавал себя и, приглядываясь, не мог вспомнить, что он чувствовал в ту минуту, когда их делали. Он помнил, как его фотографировал отец. Они вместе вышли в сад. Отец поставил Андреаса под уксусным деревом, в тени, и скромно щелкнул несколько раз. То была бессмысленная попытка удержать сына. Возможно, тогда Андреас подумал именно об этом и улыбнулся — отчасти с состраданием, отчасти с издевкой. Лишь много лет спустя он понял, насколько нежным, насколько беспомощным был отцовский порыв.

Через несколько дней Андреас уехал. Он до сих пор помнил молчаливое прощание с отцом. Была суббота, и на местном поезде ехало множество людей — кто-то в ближайшую деревню, кто-то в город, кто в кино, а кто в театр. Андреас чувствовал себя неловко, отправляясь в дальнюю дорогу с большим чемоданом. Когда состав тронулся, отец замахал рукой. Уголки его рта дрогнули. Андреас лишь на мгновение поднял руку. Ему все это было неприятно. Только потом он понял, что больше никогда не сможет вернуться в деревню. Когда спустя несколько месяцев он приехал домой на праздники, все уже переменилось. Он реже и реже бывал в деревне, а потом и вовсе перестал приезжать.

Андреас снова поставил снимок на каминную полку. У него никогда не было большого количества семейных фотографий. Те несколько штук, которые ему подарили, валялись в каком-нибудь ящике. Он задумался, почему ему пришло в голову достать именно эту, свою собственную.

Было десять вечера. Дельфина стояла на кухне и нарезала овощи. Андреас смотрел на нее. Она попросила его еще полежать, суп будет готов минут через пятнадцать.

— Зачем ты это делаешь?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты могла бы пойти в кино, или встретиться с друзьями, или придумать еще что-нибудь.

— А что тут такого? Если друг заболел… А в кино я вчера была.

— Суп я могу и сам сварить, — сказал Андреас. — К тому же никакие мы не друзья. Мы едва знакомы.

Дельфина отложила нож и грустно взглянула на Андреаса. Сказала, если ему неприятно ее присутствие, то пусть скажет об этом напрямую. Андреас извинился. Ответил, что не хотел обидеть ее.

Поев, он сказал, что пойдет ляжет, операция отняла у него больше сил, чем он предполагал. Дельфина начала убирать со стола. Он слышал, как она вымыла посуду и поставила ее в шкаф.

Туалетные принадлежности были у нее с собой, а пижамы не было. Дельфина сказала, что точно не знает, чего хочет, и они пошли на компромисс. Андреас выдал ей футболку, и она отправилась в ванную. Он слышал, как Дельфина принимала душ, потом она вернулась и тоже легла на кровать. Склонилась над ним, поцеловала в губы и пожелала доброй ночи.

— Иди сюда, — сказал он. — Я болен, но не настолько.

Она сказала, ему надо быть осторожней. Подняла футболку, стянула ее через голову и прильнула к нему. Ее тело было мягким, теплым, податливым. Я не люблю ее, думал Андреас, у меня даже нет особого желания переспать с ней. Дельфина села на него и начала медленно двигаться. Оба были совершенно спокойны. Андреас чуть не заснул: на какой-то миг, лишенный временной протяженности, он провалился в тяжелую, смутную дрему, потом открыл глаза и увидел Дельфину, которая по-прежнему сидела на нем и размеренно двигалась, словно в каком-то плавном танце.

— Ты почти заснул, — сказала она и улыбнулась.

— Не останавливайся, — попросил он.

На следующий день Дельфина поехала в Версаль подыскивать себе квартиру. Ближе к вечеру снова вернулась. У нее была спортивная сумка с вещами.

— Ты поселиться здесь хочешь?

— А ты что, против?

— Только ненадолго.

Дельфина сказала, что он может не беспокоиться. В конце месяца она все равно поедет отдыхать.

— В конце месяца?! — с наигранным возмущением воскликнул Андреас. — И что мне тогда прикажешь делать?

— Если хочешь, можешь приехать меня проведать. У меня отдельная палатка. А мои родители — очень милые люди.

Она ухмыльнулась и добавила, что он и ее родители примерно одного возраста.

Он сказал, что хотел поехать в Бретань, навестить Жан-Марка.

— Ну и поезжай, — сказала она и замолчала.

Андреасу было лучше. Они доехали до Сены на метро и пошли бродить по набережным. Светило солнце, и вокруг было много народа — люди с собаками, велосипедисты, роллеры.

— Иногда Париж кажется мне одной гигантской декорацией, — сказал Андреас.

— А ты хоть раз катался?

— На роликах? Я для них слишком стар. Когда я был маленьким, колеса роликов крепились так же, как у машин.

— А тогда уже были машины? Ты что, переживаешь из-за возраста?

Андреас спросил, сколько ей лет.

— Когда ты родилась, у меня уже борода пробивалась, — сказал он.

— Ну и что?

Он нечасто вспоминает о возрасте, признался Андреас, никогда не чувствовал себя старым, ему казалось, у него вообще нет возраста. Только вот этот кашель пошатнул его уверенность.