Меир Шалев - В доме своем в пустыне

— Рахель очень больна, не приставай к ней! — крикнула она. — Если ты так уж сильно ее любишь, дай ей лучше спокойно отдохнуть.

Повозка въехала во двор, Дедушка Рафаэль крикнул: «Тпрру!» — и лошадь остановилась рядом с большим фикусом. Госпожа Шифрина взяла дочь на руки и понесла ее прямиком в приготовленную постель. Она раздела ее, закутала в белую ночную рубашку и тут же уложила спать.

Все последующие дни Рахель не поднималась с кровати. Она все дольше и дольше спала и, даже проснувшись, не пыталась открыть глаза. Дедушка Рафаэль велел Маме пойти и почитать подруге книгу, но госпожа Шифрина не хотела ее впускать. Когда бы Мама ни приходила — утром или вечером, до полудня или после, — ее снова и снова выпроваживали с одними и теми же словами: «Рахель очень больна. Она должна отдыхать».

Слепота Рахели углублялась и усиливалась, мир ее тускнел и темнел. Дни казались ей ночами, рассветы превратились в вечера. Светлячки, которых она видела раньше, всё больше тускнели, пока она перестала понимать, существуют они еще на самом деле или давно уже улетели и исчезли, и теперь она видит только свои воспоминания о них или то, что себе представляет, а может, и просто — одну лишь надежду.

Господин Шифрин сказал:

— Впусти ее, Рахель будет рада.

Но его жена заупрямилась:

— Нет. Девочка должна отдыхать.

Она стояла на коленях возле кровати дочери, положив голову ей на живот и ощущая, как пальцы Рахели вслепую перебирают ее волосы. Долгие часы проводила она так, не обращая внимания на уговоры мужа.

— Все потому, что я так трясла тебя, когда бежала в больницу, — причитала она над дочерью. — Все из-за того, что я тогда так бежала.

Но Рахель ничего не отвечала.

— Прекрати! — сказал господин Шифрин. — Если б ты не побежала с ней в больницу, она бы вообще умерла.

Госпожа Шифрина повернулась к нему и впилась в мужа ненавидящим взглядом.

— Если бы ты не привез ее в эту страну, она бы сейчас видела! — крикнула она.

Он рухнул на стул, словно его ударили поленом.

— Можешь радоваться! — продолжала кричать госпожа Шифрина. — Она тоже приноровилась к этой твоей «Стране Израиля»! Каждый к ней в конце концов приноравливается. У одного вырастают на руках мозоли, другой становится черный, как негр, ты мелешь чепуху, а она перестала видеть.

— Я не привозил ее сюда, — сказал господин Шифрин, будто оправдываясь. — Она здесь родилась.

— Но ты привез сюда меня! — яростно воскликнула она. — А я ее здесь родила!

Господин Шифрин вышел из себя.

— Если бы ты не приехала со мной сюда, — крикнул он страшным голосом, — она не родилась бы вообще!

— Может, так было бы и лучше… — уронив голову, прошептала госпожа Шифрина.

Весь дрожа, словно от укуса змеи, господин Шифрин выбежал из дома и бросился к Дедушке Рафаэлю.

— Твоя дочь не больна, — сказал Дедушка. — Она ослепла, но она не больна. Ей нужно выйти наружу, на солнце, на воздух, ей нужно ходить, ударяться, прислушиваться, трогать, спотыкаться и учиться. — Но госпожа Шифрина лежала у постели дочери, как сторожевая собака, и никому не давала к ней подойти. — Из них двоих настоящая больная — твоя жена, — сказал Дедушка Рафаэль своему несчастному соседу.

Теперь сон Рахели стал таким затяжным, что ее отцу больше не удавалось с ней поговорить, потому что, когда он уходил из дому, она еще не просыпалась, а когда возвращался — уже засыпала на всю оставшуюся ночь.

Всю ночь землю заливали дожди. Повсюду струились грязевые потоки, валялись вывернутые водой валуны, проселочные дороги затопило и смыло напрочь. Поутру, когда я поехал проверить очередную артезианскую скважину и глянуть, не повреждено ли ее оборудование, укрытое в одной из небольших котловин, мне пришлось выложить настил из камней, чтобы пересечь вади, потому что хлынувший в него поток начисто смыл дорогу и прорыл высокие уступы на склонах ущелья.

Въехать внутрь котловины мне так и не удалось. Огромные обломки скал, принесенные водой, перегораживали вход. Я оставил пикап снаружи, забрался на завал и прополз внутрь по-пластунски, цепляясь, как мог, руками и ногами. Настоящий разгром открылся моему взгляду. Двенадцатидюймовая стальная труба, по которой вода поступала из скважины в котловину, в отсек охлаждения и компрессии, была разворочена наводнением. Куски ее были разбросаны по берегам русла, переплетенные друг с другом, будто остатки спагетти в тарелке великана.

Там и сям еще журчали последние небольшие ручьи. Радостные птицы кувыркались в них, и звуки их плесканья и щебета казались особенно умиротворяющими на фоне разрушений миновавшей ночи. Воздух был наполнен сильными запахами пустыни, как это обычно бывает, когда капли дождя испаряются с нагретых листьев. Я вернулся к машине, сообщил о себе по связи, спустил воду из уцелевшего участка трубы в русло вади, и, как раз когда кончил, у котловины появился Вакнин-Кудесник с бригадой технадзора.

Вакнин был счастлив.

— Вот видишь, мон ами, — сказал он. — Сколько лет мы с тобой смотрели на эту котловину, ты и я, и спорили, существует ли Бог?

— Слишком много, — сказал я.

— А теперь посмотри, как тут все разворочено, и ответь мне, существует Бог или нет?

— Даже если Он существует, Вакнин, эти наши скважины и трубы Его не интересуют.

— Не интересуют? Судя по тому, что здесь произошло прошлой ночью, они Его еще как интересуют!

— И это твой Бог, Вакнин? Всемирный водопроводчик?

— «Благослови Бога, душа моя, — пропел Вакнин, — Который распростер небеса, точно шатер, и установил на водах основания его; Который сидит на тучах, как на колеснице, и несется на крыльях ветров; Который открывает источники в долинах, чтобы их воды текли меж холмами…»

— Послушай, Вакнин! — прервал я его. — Когда кончишь свои канторские песнопения, вызови сюда, пожалуйста, бульдозер. А я тем временем освобожу тебе вторую трубу, а потом съезжу на вади Цин [84] Вади Цин — вади в пустыне Негев, центр оазиса. , посмотреть на тамошние скважины.

— Бульдозер я уже вызвал, — сказал Вакнин, — а ты мне нужен здесь, помочь с трубами. Садись лучше, выпей кофейку, месье Майер, ребята уже вскипятили финжан [85] Финжан — кофейник (араб.). …

— Я не люблю кофе, — сказал я ему. — Ты же знаешь, что я пью только чай. И кроме того, это не то время и не то место, где я привык пить.

— Не то время и не то место… — передразнил Вакнин. — Вот, пригласи йеке [86] Йеке — педант; насмешливое израильское прозвище выходцев из Германии. на чашку кофе, и он тут же разведет тебе из этого целую философию.

— Сейчас я должен съездить на скважины вади Цин.

— Сдался тебе этот Цин! — рассердился он. — Ты мне нужен здесь.