Антуан Блонден - Обезьяна зимой

Мари-Жо успела привести в порядок все, что могла. Окно было открыто, море под блеклым солнцем казалось темнее обычного, будто посмуглело. Фуке вдруг понял, как прочно прижился в этой комнате и как дороги ему эти стены. Тоску от того, что нельзя остаться тут насовсем, еще усилило чувство тяжести, не проходившее после скверной ночи. Внизу Франсуа и Моника разбирали надпись на мраморной доске в честь погибшего канадского солдата.

— Он тут и похоронен?

— Ты что! Родители его увезли. Но все равно, в День поминовения сюда нанесут цветов. Я-то не увижу, меня заберут в субботу, сначала поедем в Домфрон, а потом в Баньоль-де-Лорн. Целых три свободных дня, красота!

— А я поеду на поезде в Париж, один.

— Тем же поездом, что Мари Фуке?

— Вряд ли она поедет, говорят, ее отец с матерью развелись.

— Ну и что? Вон Али-хан и Рита Хейуорд тоже разошлись, но это не мешает их дочери ездить к ним на каникулы.

— Сказала тоже! Это другое дело.

— А то я сама не знаю!

«А какая, собственно, разница?» — со злостью думал Фуке. Сколько же горя и обид терпит из-за него Мари! Даже канадского солдата родители забрали домой, чтобы ему в День Всех Святых не было тоскливо в Тигревиле. Он, Габриель, попросит Роже послать Жизель денег и письмо, помеченное парижским штемпелем. Пусть она купит Мари билет на этот желанный воскресный поезд, где совсем не хочется плакать, даже если в глаз влетит угольная соринка. Все расходы он возьмет на себя, это будет его подарок. Правда, может случиться, что он сам в эти дни будет занят или куда-нибудь уедет по делам. Жизель, скорее всего, не поймет его порыва, сочтет прихотью, но неуловимый отец дает о себе знать так редко, что отказывать она не станет.

Фуке закрыл окно на шпингалет, сел за стол и взял лист бумаги. Наверно, с этого надо было начать, но он слишком сосредоточился на своей нелегкой жизни, в центре всех его помыслов был он сам, Мари же существовала в них как нечто умозрительное, предмет для размышлений, никак не связанный с поступками. Когда он видел ее у моря, то ощущал как часть себя, будто не она, а он бегает по берегу в старом бесформенном свитере; и не ее, а себя чувствовал обиженным судьбой. Отцовская жилка, которая других побуждает покупать новые свитеры, исполнять детские желания, угадывать детские тайны и бережно к ним относиться, учит родителей самоотверженно отдавать себя, ничего не ожидая взамен, а не лепить ребенка по своему образу и подобию, у Фуке оборачивалась скрипичной струной, трепещущей от собственного эха.

«Дорогая дочурка! Передаю тебе это письмо с другом, который едет в Тигревиль. К сожалению, у него не будет времени зайти к тебе и рассказать о том, что скоро тебя, возможно, ждет приятный сюрприз: мы с твоей мамой почти решили взять тебя в эту субботу в Париж на выходные. Напиши маме, что хочешь приехать. Тогда она скорее согласится. Провести трое суток дома — ради этого стоит проехаться. Наверняка кто-нибудь из твоих друзей поедет тем же поездом. Попросим вашу директрису отправить тебя с ними. Пока еще рано радоваться, но мечтать уже можно. Загляни, пожалуйста, в пакет.

Твое чудесное письмо я получил, но посылать тебе сигареты не стану — с ними недолго схлопотать наказание, и тебя просто не отпустят. Да и вообще, курящие девушки никогда не выходят замуж, из них получаются учительницы сольфеджио или что-нибудь похуже.

Трудись, не ленись — заслужишь отдых.

Крепко целую.

Фуке спустился и пошел к выходу, стараясь прошмыгнуть мимо Кантенов, чтобы они не окликнули его по фамилии и Франсуа с Моникой, уже забравшиеся в родительские машины, не обратили на него внимания. Город опустел, и он испугался, что все магазины уже закрыты. В витрине ближайшей лавки под названием «Кальвадосские красавицы», забранной решетками с висячими замками, сладко улыбалась восковая пай-девочка в шерстяной кофте, такая вполне подошла бы Мари, но снять ее с одной пленницы и надеть на другую не представлялось возможным. Все остальное, что удалось разглядеть сквозь опущенные внутри железные шторки, выглядело довольно убого, не было даже той кричащей пестроты, на которую клюют непритязательные провинциалы. Фуке вернулся на площадь у церкви. Тамошние лавочки-барахолки, подобно старикам, подремывающим целыми днями, но не смыкающим глаз ночью, вяло торговали всю неделю, зато не спешили сворачиваться в воскресенье. Хозяин одной такой лавочки, бородатый, в сером халате, довольно хмуро встретил Фуке на пороге. Тесное помещение было завалено бельем, парфюмерией и разной женской одеждой, как будто душегуб Ландрю [5] Анри Ландрю по прозвищу Рыжебородый Убийца в 1914–1917 гг. убил несколько женщин и сжег их тела. устроил тут распродажу имущества своих жертв. Услышав, однако, что джинсы Фуке не нужны, лавочник несколько оживился.

— Значит, говорите, девочка… — пробормотал он. — Давно уж я не занимался товарами для девочек. Сколько ей, тринадцать? Крупная или мелкая?

— Я не очень разбираюсь, скорее мелкая.

— Кажется, у меня есть то, что вам нужно. Но конечно, не новое, — сказал хозяин и нырнул в темные тряпичные недра.

Фуке уже приготовился извиниться и уйти, уверенный, что тот вытащит какие-нибудь дрянные обноски. Бородач пропадал довольно долго, наконец появился, держа на конце длинной палки болтающуюся картонную вешалку с женским свитером, и поднес ее к самому носу Фуке, будто демонстрируя знамя некоего тайного братства:

— Вот оно, мое сокровище, дождалось своего часа!

Насколько мог судить Фуке, такую одежду носили в двадцатые годы, но шерсть выглядела новехонькой, еще пушистой, а фасон, в силу цикличного развития моды, вполне современным.

— Да это же просто музейный экспонат, — сказал он.

Хозяин истолковал реплику по-своему и успокоил его:

— Я с вас возьму недорого. А вещь-то неношеная!

— Надеюсь.

— Тут целая история. Когда-то ее сделали на заказ для Малютки Шнайдер. Вы слишком молоды, чтоб знать, кто это такая. Немка-лилипутка ослепительной красоты. Выступала в мюзик-холле, там ее и увидел сэр Уолтер Круштейн. Он влюбился в Малютку, забрал ее и стал возить с собой, из Ниццы в Довиль — повсюду, где можно сорвать банк. Купил ей имение в Тигревиле, жаль, его разбомбило во время войны… где сейчас маленькая бухточка, видали? Ну вот! Я ничего не сочиняю! В газетах писали о каждом ее шаге. Еще бы — прекрасная лилипутка, потрясающий сюжет! Но вот в один прекрасный день фортуна повернулась к сэру Уолтеру спиной, он проигрался в пух и прах и был вынужден продать все, что у него было. Не иначе, и Малютка пошла в уплату долгов, во всяком случае, свитерок остался невостребованным, хотя над ним, будьте уверены, трудились лучшие модельеры того времени: Ноге, Дозраль или Гитоно, если это что-нибудь вам говорит… ну, все равно что сегодня заказать вещь у Колло или, скажем, Сорокина — безумные деньги! Это настоящий шедевр французской моды.