Олег Тарасов - Боги войны в атаку не ходят (сборник)

Фалолеев насладился лёгким испугом Григорьева.

— А ты располнел, и голова как колено, — несколько язвительно подметил он, протягивая руку. — Я прошлый раз не спросил, как семья, Надюша?

— Хорошо всё, — коротким ответом Григорьев поспешил отгородиться от деталей, как вдруг понял, что его смутное, тошнотворное предчувствие беды вьётся вокруг слова «семья». Ему тотчас захотелось расстаться с Фалолеевым, чтобы вместе с бывшим товарищем канули куда подальше все мерзкие предчувствия и вся неловкость общения. Давя в себе желание решительно сказать: «Прощай, Гена!», Григорьев взамен произнёс едва не похвалу:

— Конспиратор! Ловко меня вычислил!

— Жизнь научила, — преднамеренно изображая в тоне зловещее равнодушие, отозвался Фалолеев. — Много чего добрые учителя в башку вколотили.

— Ты мстить приехал? — вырвалось у Григорьева в ответ на «добрых учителей».

И следом сразу осознал — такие вопросы не задают. Вернее, задать вопрос можно, только кому попало на них не отвечают. Кому попало… А если новоявленный «граф Монте-Кристо» попросит его помочь, всё-таки у него машина, микроавтобус, и он вжившийся в читинскую среду элемент, всё знающий, примелькавшийся. Кто ещё может стать здесь Фалолееву опорой?

«Нет! Нет!» — Григорьев спешно запрограммировал себя на отказ по части тёмных дел. Но Фалолеев сегодня смотрелся куда веселее и никаких намерений графа Монте-Кристо не выказывал. Впрочем, Григорьева он вновь поразил очень основательно.

— Михалыч, вот извини, никогда бы не подумал, что главный конспиратор и мастер лапшу вешать — это ты! — единственный живой глаз Фалолеева излучал бесовскую радость, непонятный задор.

— Ты о чём? — пересохшим горлом спросил Григорьев.

— Олег Михайлович Григорьев, оказывается, семьянин-стахановец! — вот она, прежняя сочная ирония Фалолеева, которой даже новый голос не повредил.

Только в этой иронии прёт нескрываемая зависть, прёт из свистящего горла, из единственного живого глаза. Григорьев сразу всё понял: хоть и с хромой ногой принесло в Читу мценского артиллериста, но видно, много куда он успел сунуться. Что ж, из раскрытой тайны вывод Фалолееву один — раньше надо было глаза разувать! Много лет назад!

— Я тебе лично что-то должен? — отставной майор посмотрел так сурово, как в своё время не смотрел даже на провинившегося лейтенанта Фалолеева.

— Мне ничего, верно, — откинулся тот на спинку сиденья.

— Я бы с Пашей Грачёвым поговорил… или с Ельциным. Попросил бы разъяснить, как победитель математических олимпиад, подающий надежды юноша, идёт в защитники Родины, планирует себе человеческую жизнь, карьеру, а ему, не спрашивая, ломают всё и вся?! Потом в этой стране беспредела ему ломают ноги, челюсть, выбивают глаз! А? Потом от нервного потрясения у него иссыхает тело, вылезают волосы! — Фалолеев задышал часто, с хрипом, как астматик. — Перед тобой калека, Олег Михайлович, если ты сам не видишь! И этому калеке, — у него влажным блеском охватило даже вставной глаз, — всего тридцать четыре года! Тридцать четыре!..

Оба молчали… Фалолеев неловко потянулся за платком, промокнул слёзы, мелкими рывками вытряс из пачки сигарету, закурил. Григорьев, покусывая пухлые губы, уставился в форточку, на высокую станционную трубу.

Сигарета Фалолеева растаяла за четыре глубокие затяжки, и окурок, подкрученный резким нервным щелчком, отлетел далеко от «Рафика».

— Скажешь, не надо было увольняться, воровать? — Фалолеев взялся угадать возможные к себе претензии. — Ты думаешь, я забыл тот кайф — в три месяца одна зарплата? Стемнеет — в форме не покажись: от вселенской любви к военному человеку наворочают по голове, как по мячу! Думаешь, не знал, что такое жить на полудохлую пайковую рыбу?

— Не один ты такой был, всех в дерьмо окунули.

— Всех окунули, и все прожевали это дерьмо! Ещё поблагодарили!.. Ладно… былые дела, — Фалолеев махнул рукой, потянулся ближе к Григорьеву. — Ты мне как другу обрисуй, что у тебя с Ритой'?

Опять эти бесовские зрачки — настоящий, природный и… потусторонний! Стеклянный протез словно передавал эстафету дьявольской пустоты — пойди найди и в оке человеческом живую искру! Григорьев не выдержал пристального их обзора, потянул из пачки Фалолеева сигарету, стал беспокойно крутить её пальцами.

— Ребёнок у нас с Ритой. Сын.

— У вас или у неё?

— У нас.

— Не безотцовщина, значит?

— Нет. Меня папой зовёт. Любит.

— Ай да специалист по семейному уюту! — Фалолеев, словно ему две минуты назад не душило обидой горло, в нездоровом раже застучал ладонью по панели: ошибся он с предположением, зря подумал, что ребёнок там Григорьеву лишь обуза.

— Что вышло, то вышло. Главное, Рита счастлива, — Григорьев не стал скрывать недовольство натиском собеседника.

— Это ты сам придумал, про её счастье? Она ведь меня любила!

Сигарета в руке Григорьева лопнула, он швырнул её прочь.

— Может, и любила, — не глядя на Фалолеева, Григорьев зачем-то полез в барсетку, вынул водительское удостоверение, паспорт на машину, повертел, будто перед ним стоял автоинспектор, вложил обратно. — Сейчас что об этом? Наше счастье не ворованное.

— Сейчас самое время об этом! Я ведь из-за Риты приехал, хочу с ней жить… и ты… ты мне не помеха! — последние слова Фалолеев выкрикнул весьма воинственно.

— Моя очередь, — Григорьев кивнул на освободившуюся от маршруток площадку.

— Учти, я предупредил! — Фалолеев неловко согнулся, покидая тесное место, захлопнул снаружи дверь. Григорьев молча вцепился в рычаг скоростей.

— Домой-то заглянуть можно, если что? — уже через форточку полюбопытствовал Фалолеев, и в ожидании ответа его изувеченный рот замер приоткрытым.

Слишком явно витала беда вокруг несбывшегося офицера, несбывшегося бизнесмена, слишком явно она сопутствовала и неисправимому авантюристу. Сделать для неё из своей квартиры пристанище Григорьев не хотел и спасение от такого гостя, что напугает своим жутким обликом кого хочешь, видел в одном — лечь на пороге хоть трупом.

— Сын… приболел… после дня рождения, — всё же выдавил он что повесомее, полагая, что Фалолеев сообразит понять это как отказ.

С конечного круга Григорьев газанул чуть не до палёной резины. Единственные пассажиры — молодая парочка, что пристроилась на заднем диванчике в обнимку, посмотрели на водителя удивлённо. Это было только начало его нездорового возбуждения. На следующей остановке он даже не притормозил, будто не видел ни самой остановки, ни людей там стоящих.

Руль у Григорьева вертелся, словно на «автопилоте», ноги по педалям стучали тоже без особого вмешательства головы, потому как мысли его целиком и полностью лихорадочно блуждали в прошлом. Рита, Рита, Маргарита! Он прекрасно помнил день, когда увидел её первый раз…