Магдалена Тулли - Бегство лис

Маленький песик в шерстяной курточке, сидевший у хозяйки на руках, вырывался и пронзительно тявкал. Женщина гладила его по голове, но ничего не помогало. На месте хозяйки Каролина просто прикрыла бы собачке глаза. Да. Ведь Каролина, или Малгожата, знала, что происходит.

— Возможно, это дым с электростанции, — предположил молодой мужчина без шапки. В армейской куртке он был похож на солдата с передовой. — Хотя, знаете, при таких погодных аномалиях это должно выглядеть иначе. Облака сбиваются вместе и опускаются очень низко.

— Куда вы так спешите? Остановились бы, взглянули на редкое атмосферное явление, — обратился к Малгожате его собеседник, закутанный, словно собрался в Антарктиду, и выпустил облачко пара прямо ей в лицо. Она не смогла бы ему ответить, даже если бы захотела. Не сумела бы выдавить ни слова через сжавшееся горло.

— Глобальное потепление — как же, как же! — хихикал тот, что без шапки. — Это, может, на Западе где-нибудь. У нас-то Россия рядом. Мы явно возвращаемся к резко континентальному климату.

Совсем рядом раздался звонок мобильника — изящная мелодия. Мелодия ведь не может мне сниться, — подумала она.

— Да, мама, — произнесла девушка в длинном шарфе. — Нет. На мосту. Ну, трамваи стоят. Не знаю.

Туча опустилась и в самом деле очень низко. Когда я видела ее в последний раз, несколько лет назад, она висела минимум на три этажа выше. А теперь была почти на уровне наших глаз. И замерла там — вызывающе, бесцеремонно. Каролина, или Малгожата, готова была на все, только бы убрать ее с глаз долот! спрятать, прикрыть. Но тут, к сожалению, ничего не поделаешь.

— Но что это? Почему оно такое черное? — интересовалась подружка той, в длинном шарфе.

Проталкиваться через толпу было слишком трудно.

— Что же это может быть? — подхватил закутанный, который уже заговаривал с Каролиной. — Как вы думаете?

И многозначительно посмотрел на нее. Что-то заподозрил? Может, просто хочет поболтать? Она пригляделась. Скорее просто поболтать. Но зачем ему знать? Это не его дело.

— Может, дирижабль? — помолчав, осторожно произнесла она.

Застрявший трамвай затрепетал дверьми и уехал.

— Дирижабль! Ха-ха! Но уж точно не водяной пар, — засмеялся закутанный, подмигнув ей.

Его веселье было необъяснимым.

Он, похоже, ее ровесник. То есть опыт у них примерно одинаковый. Он должен помнить те давние зимы — периода холодной войны, все одинаково снежные, темные и длинные. Вроде нынешней, которая считается исключительной. В те времена она сошла бы за самую обычную. Оттепели приносили эпидемии гриппа, которым аккомпанировали газеты, в других вопросах придавленные гнетом государственной цензуры. А на заднем плане — обшарпанные, плохо освещенные подъезды и тесные квартиры с кухней без окна.

После первого появления черной тучи за моим окном я не видела ее очень долго. Да, иногда я о ней вспоминала, но как о явлении из ряда вон выходящем, которое — я была уверена — навсегда останется загадкой. Этой загадкой я ни с кем не делилась. У меня не было настолько близких друзей, чтобы рассказать о том, что я видела. И потом, я стеснялась. Словно влипла в неприятную историю.

В последующие годы над нами проплыло множество других туч — сотни, тысячи обычных туч, одна за другой. О той даже можно было забыть. Прежде чем снова ее увидеть, я успела научиться читать и писать — правда, с ошибками и позже всех. Успела убедиться, сколь многое в жизни идет кувырком, и даже примириться с этим.

Одна из моих одноклассниц жила по соседству и соглашалась вместе возвращаться из школы, хотя и без особого восторга. Она позволяла мне присоединиться к ней, но только на полпути домой, после того как расставалась с подружками. Тогда она делалась немного приветливее. Иногда мы даже шли рядом и спокойно болтали.

— Покажи-ка свой ноль, — потребовала эта девочка однажды, когда в школе у меня выдался действительно кошмарный день. Ноль стоял в моей тетради — круглый, выведенный красной ручкой. Его ввели специально для меня, в виде исключения. «Даже кол нужно заслужить», — сказала учительница, ставя под нулем размашистую подпись.

Я послушно вынула тетрадь из ранца, но открывать не спешила. Девочка не понимала, чего мне еще стесняться, — про меня и так все всё знали.

— Давай быстрее, — поторопила она. — Ты же обещала.

Я точно помнила, что ничего не обещала. Но она уже протянула руку. Одна из нас держала, другая вырывала — и наконец вырвала. Тетрадь упала на землю, мятая, с надорванной обложкой. Мы обе смотрели на нее. Одноклассница опомнилась первой.

— Подними! — приказала она грозно. Я подняла. И подумала: какое счастье, что это моя тетрадь, а не ее.

В тот день я, как обычно, проводила ее домой.

Приблизительно тогда же случилось нечто, в нашем бесцветном и предсказуемом мире совершенно невероятное. Я видела это собственными глазами, потому что, как всегда, забыла ключ и после школы не могла попасть домой. Я видела, как люди бежали по улице, шарахаясь от синих милицейских машин — одной, другой [1] В марте 1968 г. после шестидневной израильско-арабской войны и связанного с ней разрыва дипломатических отношений с Израилем всем коммунистическим блоком (за исключением Румынии) в Польше вспыхнула антисемитская кампания. Поводом стали массовые протесты студентов и интеллигенции, начавшиеся после запрещения властями постановки «Дзядов» А. Мицкевича на сцене Национального театра в Варшаве (режиссер Казимеж Деймек) ввиду якобы антирусского и антисоветского звучания спектакля. 8 марта 1968 г. мирный митинг студентов Варшавского университета был разогнан отрядами милиции и вспомогательных служб. Это стало началом митингов и забастовок почти во всех университетах, которые были также подавлены силой. Пропаганда указывала на студентов-организаторов этих событий, происходивших из семей отдельных влиятельных лиц, особенно еврейского происхождения, которые к тому времени потеряли свои общественно-политические посты. После этих событий началась вынужденная массовая эмиграция евреев из Польши. (Здесь и далее — прим. перев.) .Из-под ног у них поднимались облака слезоточивого газа, на земле валялись комья снега, почерневшие и твердые. Несколько человек забежали в подворотню, где я пряталась. За ними — милиционеры в серо-голубой форме, про которых мы прежде знали только, что они переводят через улицу детей и старушек. В тот день милиционеры надели каски, вооружились дубинками и занялись другими делами.

Это было как раз в Международный женский день. У бровки тротуара лежал растоптанный тепличный тюльпан неопределенного цвета. И все это — в четырех улицах от моего дома.

Позже, в другом месте, неведомом, проходили многочасовые митинги с десятками транспарантов, речами, обвинениями; их показывали в вечерних новостях.