Питер Бенсон - Две коровы и фургон дури

Река катилась под мостом черная, маслянистая, как открывшаяся в ночи дыра, и мысли мои перескочили от Сэм к Диккенсу. Если мистеру Эвансу удалось его подстрелить, если старик ранил его, например, в плечо, куда этот Диккенс мог отправиться? И где он сейчас?

Что делает раненое животное? Где прячется? Какие инстинкты подсказывают ему, что делать? Какие оно задает себе вопросы, какие дает ответы? Откуда приходят эти ответы? Может быть, их роняют сверху деревья? Или они прилетают по воздуху?

И когда животное забивается в нору, какая нора ему больше по вкусу — мелкая или глубокая? Видит ли оно что-нибудь в темноте? Чувствует ли опасность или старается обмануть себя, что опасность уже миновала? Сворачивается ли клубком или в изнеможении падает на бок? Столько вопросов, но я не хотел слышать ответы. Уж слишком неясны они были, слишком серы, тусклы, невнятны.

Я посмотрел на кроны деревьев, что росли вдоль реки, и понюхал воздух. Я прошептал имя моей матери и вызвал дух ее матери, моей бабки. Конечно, я ничего особенного не ожидал, но не прошло и нескольких секунд, как я услышал шум. Когда я говорю «шум», я не имею в виду собственно шум. Это был даже не шум, а еле слышный шорох, какой издают сухие листья, когда их перебирает легкий ветер или когда луна ныряет в свое собственное отражение на воде.

Я опустил глаза вниз, взглянул на воду, но колеблющееся отражение луны вдруг застыло на поверхности воды. Я поглядел туда, где река промыла небольшую полость в песчаном берегу, и в этот момент воздух вокруг меня заледенел и мазнул по щеке холодным сквозняком. Что-то проскользнуло вдоль самой кромки воды и исчезло в тени кустов, но через секунду появилось вновь. Вначале мне показалось, что это чья-то тень. Или не тень? Нет, вроде тень. Я сделал шаг, чтобы посмотреть на ее поближе. Еще шаг. Но тут до меня долетел запах — настолько отвратительно тухлый, что меня чуть не вывернуло наизнанку. Запах гнили, разложения, смерти — как бы я его ни назвал, все будет слишком слабо. Он застрял у меня в горле, как удушливый угольный дым, и я невольно кашлянул. Тень застыла. Я тоже. Ночь вдруг показалась мне особенно темной. Ночь сама глубоко вздохнула и прижала тухлый запах к своей груди. Не знаю, сколько времени я простоял не дыша, но вдруг тень ожила и скользнула в заросли кустов, что росли на берегу. Теперь она двигалась быстро, шурша ветками, и через несколько мгновений появилась вновь, уже у края моста. Сложно вообразить такое, но вонь, казалось, еще больше усилилась. Тень уже не выглядела бесплотной, — сейчас я мог бы достать перочинный ножик, отрезать от нее кусочек и положить в карман. Хрустнула ветка, в воду посыпались мелкие камни, и на мосту я увидел нечто низкое, прямоугольное, темное до черноты. Полагаю, что я не удивился бы, даже встретив в тот момент Диккенса с кровавой раной в плече, но то был не Диккенс, — я вдруг понял, что смотрю на собаку. Вернее, на то, что когда-то было собакой. На собаку без головы. Правду люди говорили — выше шеи у нее ничего не было. Лаять она не могла. Дышать тоже. Ни смотреть, ни нюхать. Собака, шатаясь, двигалась в мою сторону, а я словно прирос ногами к мосту. Попытался сдвинуться с места, но не смог сделать ни шагу. Ноги стали чугунными, руки повисли как плети. Заплетающимся языком я пробормотал: «Иди прочь…», но даже ветер, похоже, не услышал моих слов. Я попробовал повернуть голову — не получилось. Хотел посмотреть на луну — не смог! Собака приближалась неровными скачками, и мне ничего не оставалось, как закрыть глаза и сделать вид, что это происходит не со мной. Не может происходить! Нет тут никакой собаки, я здесь стою один! Я приоткрыл глаз, но собака не исчезла — все так же трюхала по мосту, неотвратимо, как злой рок, и тут я заметил, что она к тому же хромает на заднюю ногу. Она случайно наступила хромой ногой на землю и вздрогнула, как от боли, а потом быстро поджала ее и опустила вниз безголовую шею, по привычке пытаясь обнюхать чей-то след. Ее мотнуло в сторону перил, и в этот момент меня захлестнуло чувство глубокого, безутешного одиночества. Откуда пришло это чувство? Вроде ниоткуда, но оно было настолько сильным, что на несколько мгновений я потерял и зрение, и слух. Я пошатнулся, ухватился за ветку. Она была горячая на ощупь. Тоска разрасталась, бурля, пробежала по артериям и венам и с силой застучала в закрывающие сердце клапаны. Я закрыл глаза, привыкая к ней, и застыл, слушая свое прерывистое дыхание.

Чего я ждал? Не знаю, но внезапно передо мной открылся тоннель — как черный зев на фоне черного берега. Меня увлекло вглубь тоннеля, он обернулся вокруг меня, как одеяло вокруг плачущего ребенка. Я пошел по нему, и тогда то странное паучье чувство, что я испытал накануне, вернулось и защекотало меня тонкими лапками. Оно гладило меня по лицу, волосатые лапки накинули мне на лицо паутинный кокон. И я вдруг увидел, как передо мной проплывают цветные картинки — сценки из моей жизни, из жизней знакомых мне людей. Было совсем не страшно, наоборот, интересно смотреть, как я, только маленький, бегу из школы с бутербродом в руке или стою над ручьем с самодельной удочкой. Вот отец лежит на земле, голова — под кузовом ветхого фургона, а вот мама запрокинула голову и внимательно изучает полет стаи ворон. Грейс с измазанными в муке руками. Спайк, толкающий меня сзади в воду вместе с моей удочкой. Вот хохочущий Спайк падает с наших качелей вниз головой прямо на камни. Кровь. Вид с верхушки дерева, хозяин свиной фермы демонстрирует мне свое ружье. Но главным в этих сценах были чувства. Чувство тревоги и томления, чувство, что я скоро доберусь до места, где меня очень ждут. Места, которое я уже когда-то видел — во сне или в другой жизни, а может быть, помню по маминым рассказам. Вначале это было приятно, но вскоре стало горько и тошно. Сначала вокруг было тихо, но потом — слишком громко и солоно. Все мои чувства перемешались, завились клубком, цветные сценки с участием моих друзей и родных закружились в водовороте памяти, и я услышал далекий бой колоколов, увидел яркую вспышку света в конце тоннеля, а потом понял, что все так же стою на середине моста.

Ноги мои обрели крепость, руки — силу, я отпустил ветку, сделал шаг назад и обернулся. Собака уже поравнялась со мной, но все так же брела, покачиваясь, по мосту. Я слышал клацанье ее когтей по деревянным балкам, видел опущенный хвост и больную лапу, которую она с трудом волокла за собой. Чувство одиночества быстро таяло в воздухе, но запах гнили и разложения оглушал, — казалось, он прожигал дыру у меня в ноздрях.

Мне захотелось протянуть руку и погладить клочковатый собачий бок, но, пока я раздумывал, собака добрела до конца моста и, пошуршав, исчезла среди зарослей на другой стороне реки. Я немного подождал, но собака не вернулась. Я и не хотел, чтобы она возвращалась, но в то же время очень этого хотел, и от этой неразберихи у меня разболелась голова. Что я мог сделать? Только оседлать «хонду» и отправиться домой.