Михаил Нисенбаум - Почта святого Валентина

— Заявление написали? — спросил хозяин кабинета, указывая гостю на пухлое кожаное кресло.

— Мы же… Еще нет. Но разве нам не надо договориться… Извиняюсь…

— Вы про деньги? Мне казалось, мы это обсудили?

— Разве?..

— Значит, не с вами. Добро. Пятьдесят тысяч на первое время. Поднимем бизнес — поднимется и заработок.

Сумма, названная Веденцовым, в несколько раз превосходила прежнюю институтскую зарплату. Стемнин и представить не мог такой щедрости. Понимая, что слишком бурная благодарность неуместна, сдерживая ликование, он произнес:

— Меня это устраивает! («Только не говори „вполне“!») Хорошее предложение.

— Я в курсе. Итак, у вас будет свой собственный департамент. Назовем его «Департамент писем». Пока что вы там будете один — и начальник, и подчиненный. По мере необходимости будем подключать вас к другим проектам. Например, в Отделе свиданий решают, что приглашать на встречу нужно письмом. Тут они звонят вам, вы совещаетесь — и делаете свое дело.

«Отдел свиданий… Звучит-то как!» — мечтательно усмехнулся про себя Стемнин.

Вошла Ксения с подносом. Увидев девушку в полный рост, бывший преподаватель нашел объяснение ее невозмутимости: такие безупречные линии отвергали любую критику, порицание отскакивало от красоты. Из двух чашек поднимался и сплетался кофейный пар. Золотистые бока крендельков, сахарница в виде лимона и собственно лимон с кислыми витражами на влажном срезе.

— …Или в Департаменте торжеств нужно составить… не знаю… текст приглашения. О вашей загрузке пока буду заботиться лично. Но сегодня у нас есть дело поважнее.

— О! Простите, чуть не забыл, — спохватился Стемнин. — Я ведь вам диск принес.

— Какой диск?

— С сонатой Франка. Ну, той самой, что в письме упоминается. Вам же надо быть в теме, если что.

— А вы, значит, думаете, что я не в теме? Что я только деньги считаю?

— Нет, с чего вы взяли? Но это ведь не такая известная музыка…

— Давайте диск. Мне не нравится, как вы меня воспринимаете.

«Зачем тогда берешь диск? — подумал Стемнин. — Скажи что-нибудь про письмо. Ну скажи!»

— Давайте по делу. У нас нет самого главного. Названия. Название очень важно, особенно на старте. Нужно что-то вроде «Праздник, который всегда с тобой», только короче.

Зазвонил телефон.

— Веденцов! Слушаю! Без разницы. Ваня, ты устав читал? Ну так что за идиотские вопросы? Три человека — уже кворум. Насрать. Ты не слышал, что я сказал? По буквам повторить? Большинство держателей сидят в своей дыре за три тысячи километров, у них по две акции, билет на поезд стоит в двадцать раз дороже, на самолет — тем более. Поедут они на собрание? Если они не сумасшедшие — не поедут. Ты давай Авдонина дергай — пусть миноритариев пропалывает.

Видимо, собеседник на другом конце линии робко докладывал о каких-то препятствиях в прополке миноритариев. Стемнин осматривал стены, увешанные лицензиями, дипломами, вымпелами, гербами городов, картами, фотографиями в золотых рамках. Вот Веденцов в окружении стриженных под ноль ребятишек. Вот он же между Вишневской и Ростроповичем, а здесь — в космическом лыжном костюме на снежном склоне.

— Ваня! Ты за кого меня держишь? — заорал друг детей и музыкантов. — Я не прошу. Кто ты такой, чтобы я тебя просил? Я сказал: до Нового года минимум пятнадцать процентов выкупить. Не можете — найду тех, кто сможет. Ага. Вот так-то лучше. Бывай.

Стемнин, который нацелился было на поджаристый кренделек, отдернул руку. Снова неприятно охолонуло от громкого голоса, от грубости слов, от мысли о том, что однажды это может коснуться и его.

— Что за люди! — Веденцов в сердцах швырнул трубкой в кожаный диван. — Запомните, Илья Константинович, в этом мире ничто не делается само. Если не прибираться в доме, не делать ремонт, не чистить раковину, дом выстоит. Если не ходить к стоматологу… Если не воспитывать детей… Если не следить за своим телом… Если дать подчиненным работать по настроению… Если позволить государству хозяйничать безнадзорно… Что получится? Беспризорные дети, раскрошенные зубы, распущенное тело, прогнившее государство. Да, все как-то устраивается само. У других — не нравится. У себя — вроде и не замечаешь. Видел тут по дороге: НИИ решил построить новый корпус. Подрядчик выкопал котлован и исчез. В котловане образовалось озерцо, в озерце тина, утки прилетают, над водой кусты… Все само. Пока не понервничаешь, не напомнишь, не наорешь — все катится в болото.

Он устало опустился в кресло напротив и закурил, не спросившись у Стемнина. Погрузившись в мягкие кожаные подушки и клубы дыма, Веденцов стал как будто еще меньше. Его слова объясняли грубость. А может, Стемнину слишком этого хотелось?

После двух часов плавания в табачном дыму и ощетиненных споров название фирмы бывшему преподавателю стало безразлично.

Щеки и уши Валентина пылали недовольством.

Если рубят головы твоим идеям, десяткам идей подряд, наступает момент, когда хочется плюнуть на все и грохнуть дверью. Он не может предложить ничего путного? Отлично! Только зачем после двадцатого варианта обращаться за двадцать первым к нему же?

— «Формат мечты».

— Плохо.

— Мммм… «Счастливый билет»?

— Не то. Как лотерея.

— «Лаборатория праздника».

— Бред.

— «Райский ключ»…

— Вы не в форме, Илья.

— Отстаньте. Э-э-э. «Все цвета радости»?

— Длинно.

— «Карнавал»?

— Надо, чтобы была приставка «евро». — Валентин пытался сладить с манжетом рубашки. — Пипл любит все «евро». Евроремонт, евростиль, евро-то, евро-это… «Евросвидание»? А? Как?

— Евросвидание по-русски.

— А вам, эстетам, подавай какой-нибудь «Вицли-пуцли и сыновья».

— Какие там вицлипуцли? Просто «евро» — пошлость. Банальность, понимаете? Это все равно что к каждому слову прибавлять «наилучший».

— Ну и что плохого?

— Да то, что если все «евро», то это уже бред какой-то. «Евробаня»…

— Нормально: сауна.

— «Евроносок»…

— Вот не надо этого! Не надо! Можете предложить что-то — предложите. А мое в говне валять…

— А если в евро, можно?

Первый рабочий день затягивался, а он даже не написал заявления. И о письме по-прежнему — ни слова. В пепельнице дымилась очередная сигарета.

— Кофе будете? — Веденцов зло смотрел исподлобья.

— Если не сложно.

В кабинет уже в третий раз вошла Ксения с двумя чашками эспрессо. Лучше бы принесла один раз нормальную чашку. Секретарша глядела на Стемнина с тем доброжелательством, с каким в гостях смотрят на неинтересные фотографии. Отхлебнув душистую кофейную пенку, он вдруг испытал чувство жалости к Веденцову.

Спрашивается, как вчерашний безработный в дешевых сандалиях мог жалеть холеного, богатого, сильного человека, хозяина нескольких заводов, банка, гостиницы, роскошного кабинета и двух секретарш? В том и было дело. Стемнин в своем незавидном положении мог часами ерничать, проявлять остроумие, отказываться от принятия решений. А Валентину нужно было каждую минуту думать о бокситах, вице-премьерах, трениях с районной администрацией, о миноритариях и налогах. О секретаршах и о нем, Стемнине.