Михаил Нисенбаум - Почта святого Валентина

Во вторник приехали Паша и Лина. Паша усиленно изображал раскаяние. Становился на четвереньки, брал в зубы тапок и нес его на кухню, под ноги Стемнину. Впрочем, Стемнин уже и не сердился. Просто сказал для острастки:

— Пошел в жопу, сбитень козий!

Звонарев тоже не рассердился. Аккуратно положил тапок и ответил:

— Сам заткнись, сучье сало!

Лина посмотрела на мужчин с тем высокомерием, с каким смотрят красивые девочки, показывая, что никакие дела, слова или игрушки мальчиков не могут быть интересны по определению.

— Гоша и Нюша не могут договориться насчет свадьбы, ты в курсе? — спросила она Стемнина. — Интересно… Пока родители сопротивлялись и строили козни, они были единомышленниками. Как только родители дали согласие, эти идиоты чуть не каждый день ссорятся.

— Из-за чего тут можно ссориться? Из-за цвета фаты?

— Ты, как всегда, наивен, мой неженатый друг, — важно заметил Павел, — если думаешь, что для ссоры между супругами нужны какие-нибудь причины.

Стемнин обратил внимание, что Лина сегодня была как-то вызывающе привлекательна. Он давно не видел ее такой, а может, и никогда не видел.

— После всей этой чудесной истории с письмом Гоша как-то ударился в армянолюбие… Можно так сказать? Слегка повернулся на армянской теме.

— Просто решил стать образцовым армянским зятем, — добавил Паша.

— Нюшка мне жалуется: они ведь московские армяне, она по-армянски двух слов связать не может, папа-мама тоже всегда говорят по-русски. Не то чтобы стыдятся, а как-то давно уже обрусели. А Георгий так воспламенился, так хочет угодить будущим родственникам…

— Ты слышал? Он сейчас слушает только дудук и Азнавура. Азнавура и дудук. И выучил на армянском стихи Аветика Исаакяна… Что-то про баштан и Шушан…

— Илья, ты меня, конечно, извини, я все нации люблю. Но во всем нужна мера, согласись?

— Не знаю, какая может быть мера в любви, — хмыкнул Стемнин.

— Короче, этот рязанский жених настаивает на армянской свадьбе. Традиционной, со всеми прибамбасами.

— С дудуком по меньшей мере, — уточнил Звонарев.

— Ануш говорит: зачем это все? Это ни мне, ни родителям не нужно. Он, Гошка то есть, вроде их укоряет, что они отдалились от корней, а он, дескать, их вернет к истокам. Как только Нюшка говорит, что хочет нормальную свадьбу, Гоше кажется, будто она пытается то ли сэкономить, то ли уберечь его от армянских родственников. К тому же он, как выяснилось, ненавидит нормальные свадьбы.

— Вот в этом я его понимаю и поддерживаю, — сказал Звонарев.

— Ну разумеется. Ты ведь жалеешь, что на мне женился, — произнесла Лина, не глядя на мужа.

— Меня от загсовской свадьбы тоже тошнит, — поддержал Пашу Стемнин. — Это не значит…

Он вдруг вспомнил, как они ехали из ЗАГСа к Новодевичьему и, выходя из машины, он сказал Оксане, в своих свадебных воздушностях похожей на цветущую сакуру: «Ну ладно, созвонимся». В зеркальце он увидел смеющиеся глаза водителя. Оксана даже не улыбнулась.

— Звонареву давно пора на работу устроиться, — то, что Лина называла мужа по фамилии, был плохой признак, — он дома совсем оскотинился. Ты бы видел, Илюша, во что он превращается сам и во что превращает дом, стоит мне уехать на денек.

— А ты не уезжай. Разлука для меня пагубна, — возразил Паша как ни в чем не бывало. — Или вози меня с собой.

— Тебя только там не хватало.

— Муж — делу не помеха.

— Такой — помеха.

Стемнин чувствовал, что сейчас Лина недовольна мужем больше, чем обычно, и ее красота — одна из примет разлада. Как будто ее желтое шелковое платье и доза возросшей привлекательности — сигнал возможной свободы. Но Звонарев не выглядел ни подавленным, ни смущенным.

— Дорогая! — сказал Павел. — Если бы можно было жениться на одной и той же девушке многократно, я бы прошел через все обряды. По-шведски бы на тебе женился, по-арабски. Всяко! Это ведь не будет считаться многоженством?

— Можно устроить, — холодно сообщила Лина. — Через развод.

Словно и не было никакого письма. Просто позвонила секретарша Веденцова, ровным, как небесная лазурь, голосом перечислила нужные документы и назначила время посещения. Сидя в обшитой орехом светлой приемной и слушая болтовню двух тщательно накрашенных девушек («Зачем ему две секретарши одновременно?»), Стемнин пытался понять, что же произошло.

Возможно, ответ на письмо был получен, и дальнейшую переписку Веденцов решил вести самостоятельно. Что ж, это было бы вполне естественно. Интересы двух людей пришли в соприкосновение, зацепились друг за друга, и началась игра — волнующая, непредсказуемая, исподволь клонящаяся к желанному исходу. Как хотелось бы Стемнину играть в эту игру самому! Не в такую же — именно в эту.

Веденцов опаздывал, тихо пело радио в приемной, изредка мелодично и тоже еле слышно звонил телефон.

Могло быть и по-другому. Веденцов в последний момент отказался от переписки (например, нашел иное решение своей задачи), а бывшего преподавателя все же решил взять на работу, найдя его очень… ммм… способным. А что? Тот, кто умеет писать такие письма, сумеет и сценарий сочинить, да мало ли что еще… «Хоть бы краем глаза ее увидеть», — подумалось против воли.

Наконец дверь резко распахнулась, и на пороге возник Веденцов. Обе секретарши изящно привстали. Оказалось, девицы на голову выше босса. Возможно, маленькому Веденцову приятно было прохаживаться Наполеоном под сенью подобострастных красавиц.

— Илья Константинович, простите, заставил вас ждать. Вам чай-кофе предложили? — спросил он так строго, словно это Стемнин обязан был следить за порядком в приемной.

— Да я в общем-то не собирался…

— Это не важно, собирались вы или не собирались. Должны предлагать всегда любому посетителю.

— Мы испра-а-авимся, Валентин Данилович, — протянула одна из долговязых секретарш. — Вам чай или кофе?

— Ксения! У вас тут работа или посиделки с подружкой? Посиделки в другом месте будете устраивать, в другое время и за другие деньги.

— Мы больше не будем, — сказала Ксения кокетливо. Было незаметно, чтобы она испугалась. Вторая девушка молча улыбалась, потупив маленькую голову.

Резкость Веденцова, граничившая с грубостью, неприятно поразила Стемнина. «Ну, раз такой порядок… Наверное, это не впервые, прежде он их приструнял помягче…» — думал он, пытаясь успокоиться. Удивлял, впрочем, не только выговор на повышенных тонах, но и то, как легко его восприняли секретарши.

— Проходите, Илья Константинович, у нас много дел, — сказал Веденцов и пропустил посетителя первым в свой кабинет.

Дверь была обита матовой кожей. Как только она отворилась, в кабинете сам собой вспыхнул свет — под потолком, за столом, по стенам.