Василий Аксенов - Логово Льва. Забытые рассказы

Сразу же мы познакомились с хозяином пляжа, тридцатилетним Аполлоном по имени Хосе Луис. Его избушка на курьих ножках была полна разного люда, который все что-то жарил, что-то выпивал, что-то кушал, пользуясь добротой бессребреника Хосе Луиса. Мы тут же перезнакомились и с этими людьми, засели с ними за неизменное асадо, пили вино, весело беседовали на невероятном «воляпюке», потому что среди них были и испанцы, и немцы, и один старик хорват. Хосе Луис сказал:

– Вот это номер, что вы советские. Вы первые советские ребята на Коста-Хермоса. Вот ведь брехуны в наших газетах пишут о вас черт-те что, а вы нормальные ребята.

В этих словах Хосе Луиса тоже сказалась отдаленность Аргентины. В Европе к советским уже давно привыкли, и никто не заглядывает вам под фалды в поисках хвоста и под шляпу в сладком ужасе перед рожками.

Хосе Луис был очень нам рад, в самом деле искренне рад, он вынес нам шезлонги и денег не взял ни за что – ни за вино, ни за кока-колу, ни за асадо, ни за море, ни за солнце, ни за песок.

Подошла, любопытствуя, черноволосая валькирия в синем купальнике. Величие было в ее чертах и формах.

– Вы мисс Мар-дель-Плата, а может быть, мисс Аргентина! – воскликнул я, пораженный монументальностью девушки. – Фотографирен, цузаммен, чик-чик, порфабор. Май френд мейк пикча – ю энд ай, очень хорошо.

Но только лишь «мисс Аргентина» приготовилась к съемке, как мигом налетел ревнивец с такими усами, будто карандаш зажат между губой и носом.

– Габриэлла! – заорал он и увел девушку, шипя как кот.

Мы побежали к прибою, к шумящей, шевелящейся белой стене. На бегу я заметил в отдалении знакомую троицу – Сиракузерс, Бомбардини и Пистолетто-Наганьеро расписывали пульку.

Некоторое время прибой швырял нас с Васей, стукал друг о друга, подбрасывал в воздух, волочил по песку, а под конец просто вышвырнул на пляж.

Эльза, вся в улыбках, ямочках, в доброте и благожелательности, стояла рядом с Доменико.

– Летом, в январе, мы хотим поехать в Европу, – сказала она. – Ведь я никогда не видела Польши.

Я подумал о Польше, о Варшаве, Кракове, об Освенциме. Что будет с этой доброй Эльзой, когда она побывает в Освенциме?

Вот пляж, и океан, и солнце, подумал я, и мы, мокрые и веселые, здесь, на Коста-Хер-моса, люди разных национальностей, и маленький Клавдио кувыркается в песке, и как трудно сейчас здесь, на этом месте, представить себе Освенцим. А люди в Освенциме, тогда, там, не могли поверить, что есть на свете Коста-Хермоса.

Многообразен человеческий мир, но лучше уж был бы он однообразен, как длинная и широкая полоса океанского пляжа.

– Пойду выкупаюсь, – сказал профессор Бомбардини, бросил карты, игриво задирая ножки, подбежал к океану и нырнул в него.

Он долго плыл на большой глубине, пока не увидел покачивающуюся в зеленоватом сумраке на растопыренных плавниках акулу. Он сразу узнал ее, это была «акула синематотрафико».

– Рад приветствовать коллегу, – сказал он, подхалимски трепеща ручками и ножками.

– Слопаю, – равнодушно сказала акула.

– Много слышал о вас, – любезно улыбнулся Бомбардини, как бы пропуская мимо ушей заявление акулы. – Ваша концепция распада мирового киноискусства мне очень близка, хотя и имеются некоторые основания для полемики, для дружеской полемики, разумеется. К примеру, вы утверждаете…

– Сейчас разгонюсь и слопаю, – сказала акула и действительно стала разгоняться с открытой пастью.

– Ну зачем же так?! – взвизгнул Бомбардини. – Давайте продолжим диалог.

В последний момент он увернулся, и акула проскочила мимо, лишь сорвав шершавым боком кожицу с его ягодицы.

– Глупо! – плюясь и рыдая, закричал Бомбардини. – Разве это аргументы? Мы могли бы стать союзниками!

Акула делала круг, разворачиваясь для второй атаки.

– Я тебя слопаю по двум причинам, – сказала она, тряся бородой. – Во-первых, ты продукт питания, а во-вторых, конкурент.

– Тогда я сам тебя слопаю! – завопил Бомбардини и бросился вперед.

Они мчались навстречу друг другу с распахнутыми челюстями. Счет пошел на мгновения. Ой, пропала! – в последний момент сообразила акула и тут же очутилась в животе Бомбардини.

Профессор поплыл к берегу, ощущая в животе приятную тяжесть и прислушиваясь к бурному процессу пищеварения. Он вылез из воды таким же стройным, как и раньше.

– Бомба, есть идея! – крикнул ему Сиракузерс. – Вечером идем в казино. Надоело по мелочи пробавляться.

Большие плоские камни на берегу. На них выбивают свои имена и даты желающие увековечиться. Ничего особенного, этим занимаются люди повсюду – в Грузии, в Новгороде, в Риме, – но все же я долго стою над этими камнями и читаю: «Светозар + Амалия», «Карлос + Елена», «Хусейн + Ингрид», «Гарри + Лолита = Любовь!» Надписи эти оставили не иностранные туристы, все это имена аргентинцев.

Наша переводчица, двадцатилетняя Лиля Мышковская, познакомила нас со своим женихом, молодым шведом по имени Хуан. Швед довольно бойко разговаривал по-русски, вполне сносно по-шведски, очень хорошо по-английски, а родным его языком был, естественно, испанский.

Однажды мы гуляли по торговым районам Мар-дель-Плата, покупали кое-какую мелочишку. Хозяином первого магазинчика оказался старый поляк, служивший еще в царской армии, хозяином второго магазинчика был экспансивный одессит, в третьем, большом, магазине моментально нашелся приказчик, говорящий по-русски.

Усталые, мы зашли в маленький угловой бар, присели к стойке, взяли кофе. В баре, кроме нас и буфетчика, никого не было. Потом зашел мужчина лет сорока пяти, привалился к стойке, взял из рук буфетчика чашку, лениво заговорил с ним; видно было, что они давно знакомы. Буфетчик глазами показал на нас, шепнул:

– Сеньоры из России.

Мужчина поперхнулся, шально взглянул на нас, отвернулся, опять повернулся, быстро-быстро засуетился, потом взял себя в руки и как бы спокойно спросил:

– В самом деле вы из России, из Союза?

Широкие штаны, тенниска с широкими рукавами, стрижка под полубокс – у него был вид прожженного футбольного болельщика из Лужников.

– Дима, – представился он.

Судьба Димы подобна судьбе того платоновского мужика, который в двадцатом году поехал в соседний уезд за пшеницей, а попал в Аргентину. Помотала судьба Диму по всей Европе, по лагерям перемещенных лиц, а потом забросила в Южную Америку. В Парагвае он женился на кубанской казачке и переехал в Буэнос-Айрес. Работает агентом по продаже холодильников.

– Недавно в Буэносе встретил однокашника. Иду, гляжу – Костя Зыков. Механиком он плавает на советском теплоходе. «А ты как здесь оказался?» – спрашивает. «А я живу здесь». – «Ты что, Димка, власовцем, что ли, был?» А я не был власовцем, честное слово не был, честное слово, ребята милые, не был я власовцем!