Лесли Уоллер - Семья

Она опять встала, прошла в кабинет Бена, взяла большой словарь, который стоял у него на полке. «О-ву-ля-ци-я».

Позже, когда Розали уже лежала в ночной рубашке, она думала о том, какими могли быть их отношения с Беном в постели, если бы она не боялась все время забеременеть.

Она действительно не хотела больше иметь детей, во всяком случае пока что. Ее просто убивало, что ей приходилось все время отталкивать Бена, исключая безопасные дни месяца. А если заниматься любовью каждую ночь и не трястись от страха? Аж дух захватывало при этой мысли.

В журнале рассказывалось и о более страшных вещах, о которых не следовало бы и говорить, — о внутриматочных средствах. Женщины что-то вводят внутрь. Но матка — это ведь то место, где зарождается и растет ребенок! Все это было открытием для Розали. Внутриматочные средства вводятся через шейку матки. Через час с помощью словаря она разобралась во всех словах.

Значит, доктор должен войти туда и… а почему бы и нет?

Старый доктор Скаффиди был там, и Бен — тоже. В конце концов, это естественно. И если быть честной, там побывали быстрые, беспощадные пальцы Фрэнка Галлиарди, Чарли Ги и Денниса Горгона в тот вечер, когда все напились после церкви по случаю перехода на последний курс. При рождении там были Барни, Тина, Анита и Грациэлла. Просто — улица с оживленным движением. Ей нужен там регулировщик, вот в чем дело. Подумав об этом, Розали хихикнула и выключила свет рядом с кроватью.

Предстоит многое узнать об этом, да и обо всем остальном тоже. Есть школы для взрослых. Надо будет уходить на вечер.

Если здесь поблизости ничего такого нет, она знает одно место на Двенадцатой улице в Гринвич-Виллидж, недалеко от отцовского дома. Оно называется Новой Школой, там есть вечерние занятия для взрослых. Розали показалось странным, что она думает о себе как о взрослой. Может, после того как она побыла матерью, она снова сможет стать школьницей? Может, получит диплом бакалавра. А может, как Бен, степень магистра.

Она зевнула. Было только одиннадцать часов, а она уже очень устала. Столько всего случилось с ней внезапно! Бен может чаще ночевать на стороне. Она, похоже, лучше соображает, когда его нет.

Вудс Палмер покончил с салатом из креветок, не стал есть паштет и перешел к каплуну с зеленым горошком и жареным картофелем. Теперь он занимался десертом. Запах жженого коньяка заставил его ноздри подергиваться.

Повернулся налево и вежливо кивнул губернатору, который сидел человека через три, держал ложку над десертом, но не дотрагивался до него. Палмер невыразительно улыбнулся и получил такую же фальшивую улыбку в ответ.

Он повернулся направо и посмотрел туда, где сидел мэр, который, в свою очередь, не дотрагивался ни до ложки, ни до десерта. За спиной мэра стоял какой-то мужчина и что-то шептал ему на ухо, прикрыв рот рукой. Он прикрывал рот таким привычным жестом, что Палмер понял, что этот человек скрывал свои губы, наверное, всю свою жизнь.

Палмер был рад, что не умеет читать по губам, он спокойно вернулся к десерту. Теперь он занимал такое положение, при котором нельзя было отказываться от посещения этих идиотских приемов, а ведь он когда-то давал клятву, что ни за что не станет вечерами работать, теперь это от него не зависело. Как ему хотелось придумать что-нибудь и сбежать!

Подобно большинству сборищ в самых крупных отелях Нью-Йорка, если не считать званых обедов и приемов в честь юбилеев, — этот банкет имел сильный политический привкус.

Званые обеды обычно давались не в честь какой-либо организации, а в честь кого-нибудь, вот и сейчас банкет был в честь какого-то ничтожества, о котором Палмер никогда не имел понятия.

Палмер знал, и от этого сознания сердце его уходило в пятки, что его дивное неведение не может продолжаться вечно. Через несколько мгновений после десерта встанет тамада, чтобы представить гостей и дать кому-нибудь слово.

Именно этот человек, кто бы он ни был, наполнял сердце Палмера тяжестью. Он будет нудить не меньше тридцати минут, превознося жизнь и трудолюбие чествуемого. Говорить только двадцать девять минут было бы оскорблением героя торжества. А каждая минута сверх тридцати будет добавлять еще один лист в лавровый венец того, в чью честь дается обед.

— Никак не справитесь с десертом? — спросил Палмера сосед справа.

Он повернулся, чтобы рассмотреть его более пристально. И узнал сенатора, который пользовался большим влиянием в обществе.

— По-моему, он подгорел, — ответил он.

— В этом отеле не умеют готовить, — декларировал сенатор. — А как идут дела в банке?

— По-всякому.

— Слышал, что вы решили купить банк «Вестчестер».

— Похоже на то. Понадобилось десять лет, чтобы все уладилось.

— Это началось еще до того, как вы пришли в ЮБТК, не так ли? — поинтересовался сенатор.

— Намного раньше. Я всего лишь второй год в банке.

— Тогда вы не очень хорошо знакомы с банком, который покупаете.

— Думаю, как нужно будет подписывать бумаги, ознакомлюсь.

— Надеюсь. — В этом слове содержался какой-то особенный смысл. Сенатор внезапно перескочил на совершенно другую тему. — Сегодня удивительно теплый день для марта, не правда ли?

— Да. А что вы имели в виду, говоря, что надеетесь на это?

Сенатор пожал плечами. У него было крупное красное лицо, вылепленное из нескольких аппетитных кусков сала, маленький рот и настороженные глаза.

— Ничего. Вы ведь не из Нью-Йорка?

— Из Чикаго. — Палмер думал, почему сенатор отказался продолжать разговор.

— Нужно ценить эти замечательные весенние деньки. Они так редки. Потом как-то сразу наступает лето, и начинаешь плавиться в городском котле.

— Сегодня утром мы ездили за город, — сказал Палмер.

— Куда?

— В Нью-Джерси. Моей жене нужны были растения из питомника. Местечко «У Амато».

Сенатор медленно кивнул.

— «У Амато».

Он долго не отрывал взгляда от Палмера, глаза стали настороженными. Затем он было открыл рот, чтобы что-то сказать.

— Леди и джентльмены! — прозвучал голос тамады. — Внимание, пожалуйста!

Облегченно вздохнув, сенатор повернулся к говорившему. Больше на протяжении всего вечера он не сказал Палмеру ни слова.

Ночное небо было безоблачно. Ясный свет луны проникал через стеклянные крыши оранжерей.

Внутри зелень казалась черной. После дневного тепла в ночной прохладе все стало холодным и влажным.

Вдалеке слышался слабый шум электрического мотора, виден был неясный свет лампочки, тускло освещающий темноту. Тележка для гольфа двигалась медленно, очень медленно. Мотор почти не работал от долгого использования в субботу. Его подзарядят, пока Дон Джироламо спит.