Лесли Уоллер - Семья

Он направился к стенному шкафу в коридоре, где оставил свои вещи.

— Бен, ты уходишь?

— Мне не нравится твое сегодняшнее настроение!

— Не бросай меня.

— Я приду завтра.

— Завтра суббота.

— Тогда я приду в понедельник.

— Ты мне нужен сейчас, а не в понедельник.

— Типпи, ты сегодня в жутком настроении.

— А как же иначе? Я просто схожу с ума. Даже стены начинают двигаться.

Она поползла к нему.

— Пол шатался подо мной. Но я знаю, что это они сошли с ума, а не я. Разве не так, Бен?

Ее слова тупо отдавались у него в голове. Он посмотрел вниз.

— Пожалуйста, Бен.

Тушь размазалась вокруг глаз и застыла полосками вдоль век. Она стала похожа на дешевую куклу-клоуна, забытую под дождем.

Он сел на пол рядом с ней. Он сам, наверное, сходит с ума. Эта бешеная сука обладала таким же извращенным умом, как и он. На ее лице сейчас было такое выражение, будто она в шоке от того, что игра слишком затянулась и перестала быть игрой. Он ясно понимал, что у нее на уме игра, которая, всего лишь отложена по независящим от них обстоятельствам.

Он вдруг понял, что качает ее и плачет вместе с ней.

Все служебные помещения банка были в темноте. В офисе Палмера тоже царил мрак.

Через несколько минут ночная смена охраны начнет обход здания. Хотя охранник, проверив лист ухода, знал, что Палмер еще в офисе, но, увидев его здесь в темноте, он, чего доброго, испугается и схватится за пистолет.

Палмер выдвинул верхний левый ящик стола и пересчитал выключатели, дошел до номера семь, щелкнул пальцем — и стоваттовая лампочка прямо у него над головой осветила поверхность стола.

В освещении он теперь чувствовал себя словно на сцене. Когда на тебя направлен луч света, в этом всегда нечто от театра, особенно когда свет цилиндрически падает сверху. Свет выхватывал из темноты только те предметы, на которые был направлен. Палмеру казалось это слишком нарочитым, неподходящим для кабинета банкира.

Он как-то сказал об этом Джинни. Еще когда между ними были хорошие отношения. Она согласилась с ним.

— Вам, банкирам, совершенно не нужно прибегать к разным театральным эффектам, — заметила она. — Вы можете привлечь аудиторию без этих ненужных штучек, просто благодаря той мертвой хватке, с которой вцепились в деньги зрителей!

Палмер ухмыльнулся. Он и Джинни принадлежали к совершенно противоположным типам людей. Он понял это уже тогда, а прошедшие полтора года только усилили их различия. Он всегда старался казаться тем, кем никогда не был на самом деле, — холодным, рассудительным, бесстрастным человеком и, как все люди такого сорта, не признающим эмоции в других.

Он отлично разбирался в своих чувствах. Он понимал себя чуточку лучше, чем понимали его другие. Он хотя бы был в состоянии трезво оценить увиденное.

— Ты так похож на своего отца, — как-то сказала ему Джинни. — Ты всегда говорил, что твой старший брат точно следовал указаниям отца и старался быть на него похожим, а ты был вечным бунтарем. Но это не так, правда?

Палмер даже и не утруждал себя объяснением Джинни истинного положения дел. Хэнли погиб во время тренировочного полета в самом начале войны. Так как Палмер остался в живых, ему пришлось выступать в роли сразу двоих сыновей своего отца. Так продолжалось довольно долго. Теперь он подумал, что Джинни была права.

Возможно, он во всем повторял отца — такой же малословный, без искорки, с холодной кровью, вредный маленький человечишка. Джинни была уверена, что все банкиры подобны Палмеру и его отцу, вскормленным кровью бедняков. Она росла в скромной ирландской семье в Нью-Йорке. Из-за этого у нее был весьма своеобразный взгляд на вещи. Палмер часто не понимал ее. Она была, вопреки логике, привержена одним вещам и пылала неоправданной ненавистью к другим.

Поэтому, расставшись с Палмером, Джинни постаралась, чтобы он не поверил, что причины ее разрыва с ним были всецело личными. Не вызывало сомнения, что связь с Палмером не имеет будущего. Он показал ей, каким жестоким может быть в бизнесе, коли обстоятельства заставляют сделать выбор. Она, наверное, со временем разлюбила бы его. Но ко всему этому она еще добавляла различия в их отношении к людям.

Палмер полагал, что это выражалось даже в том, как они проводили банковскую политику. Он снова ухмыльнулся, когда подумал, как мало личного в практике банковского дела. Джинни еще новичок, чтобы понять это.

Он всю жизнь занимался банковским делом и прекрасно понимал абсолютную безликость денежных операций. Но он никогда не мог убедить ее в этом.

— У тебя философия человека, у которого всегда были деньги, — как-то сказала она ему. — Конечно, для тебя деньги не имеют того значения, какое они имеют для бедняков.

В ее словах была неприятная правда. Он это теперь признавал.

Палмер встал и вышел из луча света над столом. Он пошел в дальний конец кабинета к огромным окнам. Он стоял там и смотрел на поток машин, бегущих по Пятой авеню после трудового дня. Шум такси, гудки автобусов. Потом он услышал скрежет — одна машина стукнула другую в зад. Это было похоже на парад кротов, которые на ощупь пытались найти дорогу домой.

Он подумал, почему только сейчас он стал понимать смысл того, что говорила ему Джинни раньше? Интересно, всегда ли так бывает в подобных связях? Может, их физическая близость мешала понять все остальное? Или, может быть, блаженство и свет полного физического удовлетворения и освобождение от постоянного напряжения ограждают человеческий разум от трезвого восприятия реальности?

Нет никакого сомнения в том, что с Джинни он был другим человеком. Она вызвала из тайников его души желание заглянуть в будущее, он проявлял такой интерес к жизни, какого не знал раньше.

Никогда «до» и «после» этого, добавил он.

Вдруг — среди тишины молчаливого здания — он услышал, как зашумел лифт. Через секунду охранник начнет обход помещений. Не следует ему видеть, как высокопоставленный чиновник мечтает у окна.

Когда банк достигнет определенных высот, сказал себе Палмер, он сможет рассчитывать на искреннюю преданность руководителей делу. Палмер вернулся к столу и достал пальто из шкафа, расположенного в стене за его креслом.

Не стоит, чтобы видели, как он стоит в темноте и о чем-то размышляет. Грустная партия соло. Он невесел, потому что получил приглашение на ужин, где, как знал, будет его бывшая любовница. Ему бы лучше одеться и идти домой, к семье. Разве не семья является стержнем всего?! Разве не в этом предназначение семьи? Разве его семья не держится на стальных нитях вины и разрушительной похоти, разве это не прочный щит, защищающий от нападения внешнего враждебного мира?