Галина Грановская - Черный плащ немецкого господина

Вернувшись в постель, он раскрыл книгу наугад.

Он шел, едва передвигая ноги, — пока мог. Потом лежал, задыхаясь от влажного смрада, под высоким деревом с широкими листьями, по стволу которого бегало бесчисленное множество насекомых и ящериц. Кричали какие-то птицы, какие-то звери подкрадывались все ближе. Еще немного и наступит момент, когда им нечего будет остерегаться. И в тот самый миг, когда душа уже смирилась с неизбежностью покинуть этот мир, послышались человеческие голоса. Чьи-то проворные руки ощупали его истерзанное тело, потом его подняли, положили на что-то, похожее на одеяло, и понесли. От тряски ему стало плохо, и он потерял сознание. Когда очнулся, увидел пучки сухих трав, которые покачивались над ним, подвешенные к тростниковой крыше; сквозь щели плетеной стены пробивались солнечные лучи. Кто-то приподнял ему голову, чтобы влить в рот немного горьковатой жидкости. Он сделал глоток, и внешний мир снова исчез. Ему казалось, что он проспал всего несколько мгновений, но когда в очередной раз открыл глаза, увидел догорающий у входа в хижину костер. Было уже ночь. Кто-то сидел рядом, вздыхая и покашливая. Хотелось пить. Словно угадав его желание, к его рту поднесли деревянный ковш с тепловатой водой, и он сделал несколько глотков и снова уснул. Потом снова был день, и было очень жарко. Мокрый от пота, он лежал на травяной подстилке. Солнце просвечивало сквозь листву высокого дерева, видимого сквозь дверной проем. Он повернул голову, силясь осмотреть хижину. И наткнулся на внимательный взгляд выпуклых карих глаз. Сидевший рядом полуголый человечек, напоминавший сморщенного гнома, был тощ и очень стар.

Взгляды их встретились.

Из тебя ушла почти вся кровь, вдруг сипло произнес старик на своем языке, но он понял. Ты умираешь, потому что в тебе совсем не осталось жидкости. Когда ты умрешь, я возьму твое крепкое сердце. Я возьму твою печень, твои крепкие кости и силу твоих молодых мышц. Я возьму твои зоркие глаза и твои белые твердые, как камень зубы, способные разжевать сырое мясо, бормотал беззубый рот. Маленькие глазки — щелочки под набрякшими, морщинистыми веками возбужденно поблескивали в предвкушении обладания перечисленными сокровищами. Похоже, племя каннибалов дало ему последний приют. Ну, что ж, подумал он, во всяком случае, не сгнию без пользы в чужой, кишащей насекомыми земле, а послужу напоследок пищей себе подобным. Он представил, как это будет и почувствовал приступ тошноты.

Я возьму твое тело, мое совсем износилось, все бормотал сумасшедший старик. И он понимал каждое его слово. Или ему казалось, что понимает? Возможно, эта почти высохшая мумия просто читает последнюю молитву? Может быть, просто желает ему счастливого пути на небеса.

Я возьму твое тело, сипел гном, а взамен верну тебе жизнь.

Верну тебе жизнь… верну тебе жизнь… Как? Спросил ли он это вслух или про себя? В любом случае, старик, казалось, услышал его и кивнул — я скажу тебе, как. Я покажу. Мне нужно совсем немного. Совсем немного, но это немногое должно быть здесь и там. Молись, чтобы у тебя нашлось то, что есть здесь и там … И, отвернувшись, начал рыться в походной сумке умирающего. Что может представлять ценность для этого дикаря? В сумке лежали документы и деньги, но какая от них польза? Словно подтверждая их полную ненужность, старик отбросил их в сторону. Так же, как и пакет с тщательно отобранными в путешествие лекарствами, которые уже никогда никому не смогут помочь. Повертел и отложил в сторону кожаную сумочку с принадлежностями для бритья, внимательно изучил складной нож, отвертел крышку фляжки и осторожно понюхал содержимое. Даже странно, как много уместилось в его сумке ненужных предметов. Все эти вещи казались остро необходимыми, когда он собирался, но ни одна из них уже никогда ему не понадобится. Впрочем, эта мысль не вызвала никаких эмоций. Простая констатация факта. Не было ни гнева, ни возмущения, ни сожаления от того, что он покидает этот мир слишком рано, не было и смирения, столь необходимого, по словам его, глубоко верующей, матери, в такую минуту. Не было ничего, кроме тихого равнодушия. Глаза его медленно закрылись, и ощущение себя, своего тела в пространстве стало исчезать.

Он был на полпути в никуда, когда внезапный ликующий вопль выдернул его из сумерек, предшествующих бесконечной ночи и заставил снова открыть глаза. Склонившись над умирающим, старик торжествующе вертел в пальцах какой-то мелкий предмет. Что это может быть? Чему так радуется эта старая обезьяна? Это же…. Если бы он мог, он бы рассмеялся. Потому что это была всего лишь пуговица. Блестящая пуговица от плаща. Видимо, старик принял ее за золотую монету. Пуговица оторвалась по дороге, когда он застегивался. Чтобы не потерять, он бросил ее в кармашек сумки, чтобы позднее отдать пришить. Но забыл это сделать, поскольку больше не надевал той весной плащ, с головой погрузившись в сборы. Плащ остался в шкафу, а пуговица в кармашке сумки проделала весь этот долгий путь на далекий континент для того, чтобы в глуши амазонских лесов доставить радость потомку древних цивилизаций. Какое же довольное, — нет, счастливое! — выражение лица у этого древнего гнома, внимательно изучающего пуговицу, лежащую на коричневой заскорузлой ладони.

Я хочу взять твое молодое тело, вопил нараспев старик, снова склоняясь над неудачливым путешественником. Но я не могу сделать это без твоего согласия. Ты согласен? Согласен отдать мне свое тело в обмен на другую жизнь? Глупый дикарь, тебе и так уже принадлежит все, чем я владею на данный момент, равнодушно подумал он. Но если тебе так уж нужно мое разрешение… получай. Когда стоишь на пороге смерти, ничего не жалко. И, с трудом разлепив непослушные губы, уже улетая в глубокий темный колодец, он произнес: да.