Виктория Платова - Stalingrad, станция метро

Можно также на время переквалифицироваться в чтицу, читать Илье книги вслух. Елизавете совсем нетрудно было бы это делать, вопрос лишь в том, какие книги нравятся Илье. И нравятся ли вообще.

Вот ведь несчастье — Елизавета ничего — ну ничегошеньки! — не знает об Илье.

И Праматерь ничем не может ей помочь, она никогда не рассматривала Илью в контексте растений, животных и книг.

— Да не заморачивайся ты с этим обсоском, — советует она. — У тебя других проблем, что ли, нет?

Есть, но эта, с недавних пор, почему-то стала главной.

— Я не знаю, что делать, — честно признается Елизавета.

— А ничего не делай. Пусть все идет, как идет. Много чести ему… Все равно скоро…

О том, что вскорости должно случиться, Наталья Салтыкова благоразумно умалчивает — не хочет лишний раз расстраивать Елизавету. Но и без того ясно —

Илья должен умереть.

…Он не сдох — ни через месяц, ни через полгода.

Не сдох вопреки всем ожиданиям, вопреки тому, что не принимал никаких поддерживающих иммунную систему препаратов. И никаких препаратов вообще. Ему не становилось лучше, но и хуже не становилось тоже. Единственное, хоть сколько-нибудь разумное, объяснение этому факту крылось в его одиночестве. Если уж про Илью все забыли, то почему смерть должна стать исключением из правил?

Нет, слишком надуманно все выходит. Псевдофилософски.

Он не сдох, хотя все сроки вышли, а установить новые никто так и не решился. Сидит в своей конуре, в своем кресле, в своей бейсболке козырьком назад, в своем поношенном халате. Каждый раз, приходя к Илье, Елизавета заставала его сидящим в одной и той же позе — лицом в облака, лицом в дождь, лицом в снег с дождем, лицом просто в снег, в зависимости от времени года. Выбирается ли он из кресла хоть когда-нибудь или сросся с ним? Был ведь Человек-Слон, так почему не быть Человеку-Креслу?..

Наверное, все-таки выбирается, отправляет свои жалкие естественные надобности. И даже кое-что поджирает из холодильника. Совсем немного — клюет, как птица, но все же клюет. Чем занимается Илья в Елизаветино отсутствие? Тем же, чем и при ней, —

смотрит в окно.

Ничем другим в доме, где нет ни радио, ни телевизора, ни музыкального центра, ни книг, не займешься.

Бессмысленность существования Ильи очевидна.

У котенка, у щенка, у цветов, которые так здесь и не появились, и то больше прав на существование: они приносят радость, заставляют человека заботиться не только о себе. За время Великого Сидения В Кресле ( «ВСВК») отношение Елизаветы к Илье несколько раз поменялось, причем кардинальным образом. На смену вполне искренней надежде стать ему другом пришло раздражение. Потом — презрение, потом — откровенная неприязнь и желание пореже видеть обтянутый кожей череп. Какое-то время она приходила к Илье, только руководствуясь чувством долга, и не задерживалась дольше десяти-пятнадцати минут. Хотя и пяти было бы вполне достаточно, и трех: просто проверить, жив ли он, помахать пятерней у него перед физиономией.

И удалиться, не сказав ни слова.

Но как-то раз, увидев несколько ниток, торчащих из рукава обшарпанного халата, и просвечивающие от худобы сплетенные пальцы, Елизавета снова пожалела Илью. И все пошло по накатанной: она пожалела, а затем снова захотела стать ему другом, а затем снова впала в раздражение, презрение и ненависть.

Ниток в халате еще много.

И старики как будто сговорились дожить до ста пятидесяти лет.

Карлуша, который собирался жить вечно, не дотянул и до семидесяти двух.

Его смерть, случившаяся на излете февраля, была легкой — так принято говорить. Он не болел, ни на что не жаловался, его не увозили по «скорой» и не помещали в реанимацию — он просто умер в своей постели.

Заснул и не проснулся.

Впоследствии Елизавета пыталась восстановить события, предшествовавшие Карлушиному уходу. Понять, в каком месте она ошиблась и не спасла его, когда еще можно было спасти. Ведь к тому черному февралю она досконально изучила все повадки, все приметы старости, малейшие симптомы старческих недугов и их возможных проявлений.

Ничего этот запоздалый экскурс не дал.

Ничто не предвещало, что Карлуша умрет.

Накануне он был добродушен, весел и обсуждал с дочерью итоги визита к одному знакомому адвокату — еврею, как и положено всем хорошим адвокатам. Есть профессии, блюмхен, при которых национальность является гарантированным знаком качества. Кстати, как по-немецки будет адвокат?

— Rechtsanwalt, — вяло отозвалась Елизавета.

— Der! Der Rechtsanwalt! Учи артикли, блюмхен! Без артиклей в Германии делать нечего. Без артиклей тебе прямой путь в уборщицы. Будешь улицы подметать вместе с турками.

— Да ладно тебе, Карлуша. Хотя подметать улицы — занятие ничуть не хуже многих других… И что интересного рассказал адвокат?

По теме, интересующей Карлушу последние пятьдесят с лишним лет (не просто отъезд на историческую родину, а полноценная репатриация), адвокат не сказал ничего, поскольку не владел ситуацией и был узким специалистом по имущественному праву. Но он сообщил, что в Германии живет его брат, тоже адвокат. И как раз этот самый брат — то, что нужно глубокоуважаемому Карлу Эдуардовичу. Брат-де занимается вопросами натурализации в Германии, он очень хороший специалист и еще ни один клиент не вышел от него неудовлетворенным. Все обратившиеся в конечном итоге получили гражданство и укоренились на немецкой земле. Конечно, юридическое сопровождение будет стоить недешево…

— Сколько? — спросила Елизавета.

Карлуша округлил глаза и выпалил:

— Пятнадцать тысяч этих новых… как их… евро! Придумали тоже — евро какое-то. Как будто марки им не хватало. А немецкая марка — самая устойчивая валюта в мире, да будет тебе известно…

— Сколько-сколько? — по Елизаветиной коже побежали мурашки.

— Пятнадцать… тысяч.

— Н-да… Сущие копейки. И где ты собираешься доставать эти пятнадцать тысяч?

— Это не такая неразрешимая проблема, как ты думаешь, — зачастил Карлуша. — Твой отец, заботясь о нашем с тобой благополучии и трудясь не покладая рук, кое-что скопил на черный день. У нас есть около двух тысяч долларов…

— Ну, это не совсем пятнадцать тысяч евро.

— Продадим марки. Монеты — там, между прочим, есть и серебряные. Усиленно займемся лотереями — должно же нам повезти?

Не с вашим счастьем, блюмхены и пупхены, не с вашим счастьем!..

Елизавете совершенно не хотелось расстраивать Карлушу, и потому она произнесла мягчайшим, вкрадчивым тоном:

— Боюсь, от продажи марок с монетами мы выручим немного. А лотереи… Тебе не везло последние пятнадцать лет, почему должно повезти сейчас?

— Потому что не везло пятнадцать лет, — парировал Карлуша. — Это же голая математика!.. Я так просто уверен, что все сложится.