Виктория Платова - Stalingrad, станция метро

В то утро на кухне было темно и тихо. Не пахло свежесваренным кофе, не закипал чайник, никто не пел песню про сурка. Елизавета нащупала выключатель и зажгла свет. Кухня предстала перед ней такой же, какой она покинула ее вчера вечером. Карлуша сюда не заглядывал.

Смутное беспокойство усилилось, когда она вышла в прихожую: Карлушины ботинки стояли на месте, а пальто и махровый шарф ядовитого зеленого цвета висели на вешалке. Из чего Елизавета сделала вывод — ее теория о том, что Карлуша «с утра не сравши» (как выражается Праматерь) отправился на поиски пятнадцати тысяч, полностью несостоятельна.

Оставались еще ванная, туалет и крошечная кладовка, но и там было темно.

Наверное, он еще спит.

Минут пятнадцать Елизавета, как могла, баюкала эту мысль. Но больше всего ей хотелось, чтобы мысль подала голос, заорала , — быть может, тогда Карлуша проснется? Вот как меняются привычки с возрастом, убеждала она себя, Карлуша всегда был жаворонком, а теперь решил переквалифицироваться в сову. Или просто ворочался с боку на бок до самого утра, перевозбужденный вновь открывающимися перспективами. А потом срубился, заснул. Но вот-вот должен проснуться — как иначе?

Елизавета подождала еще несколько томительных минут. «Вот-вот» все не наступало.

И тогда она решилась. Подошла к Карлушиной двери и тихонько стукнула в нее костяшками пальцев:

— Карлуша! Ты уже проснулся?

Ответа не последовало, и тогда Елизавета постучала в дверь сильнее.

И снова — никакого ответа, и откуда только взялось это неприятное посасывание под ложечкой? От него можно избавиться одним махом, просто толкнуть дверь и сунуть пос в комнату. А Карлуша выскочит из-за угла и крикнет «Гав!». Такие штучки в бытность Елизаветы маленькой девочкой он проделывал неоднократно. Елизавета с готовностью пугалась и кричала как резаная. А Карлуша смеялся, подхватывал ее на руки и кружил по комнате. Теперь, когда Елизавета выросла и превратилась в толстую жабу, хватать ее на руки и кружить по комнате весьма проблематично. Но пусть хотя бы крикнет «Гав!». Этого будет вполне достаточно для успокоения ее души.

В Карлушиной комнате громко тикал будильник — и это был единственный звук.

Она не стала включать свет, просто продвигалась к его кровати: медленно, осторожно, шаг за шагом.

— Карлуша! Карлуша! Ты здесь?..

Глаза категорически отказывались привыкать к темноте, но и без того Елизавета знала: справа, у самой двери, стоит стул, рядом с ним — маленький комод с облупившейся полировкой. По краям комода сидят два старинных немецких пупса с фарфоровыми головами; пупсы всегда вызывали у нее священный ужас — недаром пальцы их сложены точно так же, как пальцы устрашающей индуистской богини Кали. У одного из пупсов отбит мизинец на правой руке, у другого — указательный на левой. Между куклами-Кали приютились сова и олень, преследуемый волками, — довольно сложная по исполнению и трагическая по содержанию композиция. Затем идет шкаф со всяким хламом, заброшенным наверх: швейная машинка «Чайка», фотоувеличитель, обглоданная синтетическая ель made in China (они так ни разу ею и не воспользовались), кипы старых газет. Вплотную к шкафу примыкает стол со стопкой японских кроссвордов судоку, над столом висят две гравюры под стеклом — «Вид на Апостелькирхе» [9] Церковь в Кельне. и «Вид на Кельнский собор со стороны Рейна». Что еще?

Еще один стул.

Этажерка с книгами.

Карлушина кровать.

Она ничего не пропустила? Стол. Еще один стул. Этажерка с книгами, не может быть, чтобы Карлушина кровать случилась так скоро. Она точно что-то пропустила.

Стол.

Еще один стул.

Этажерка с книгами.

Вот ведь смешное слово — «этажерка»! Почему эта мебельная конструкция называется этажеркой? Потому, что полки располагаются друг над другом, как этажи в доме? Наверное, поэтому А есть ли в этом доме лифт? Консьерж? В их с Карлушей собственном доме лифт есть. Зато нет консьержа. Две нижние полки заняты собранием сочинений Ромена Роллана, а что находится на верхних? Елизавете обязательно нужно вспомнить, не может быть, чтобы Карлушина кровать случилась так скоро. Она — как Германия, до которой — и это уже очевидно — им не добраться никогда. В их традиционном составе, самом удивительном тандеме — Карлуша и блюмхен, блюмхен и Карлуша, чусики, чусики!..

«Чусики» придумал Карлуша, иногда находивший здоровый компромисс между исторической родиной и той страной, в которой прожил большую часть своей жизни. Каждому немцу — и в самой Германии, и за ее пределами — хорошо известно традиционное «чус». Что означает «привет-привет» или «пока-пока». Карлуше всегда казалось, что «чус» звучит слишком холодно, вот и возникли совершенно нелепые и совершенно русские «чусики».

Такой уж он, Карлуша. Очень теплый.

Летний.

Сколько не обманывай себя, сколько не начинай сначала — за этажеркой с книгами всегда следует кровать.

Карлуша лежит в кровати.

Елизавета видит очертания его тела, хотя по-прежнему не видит всего остального. Что-то здесь не так.

Карлуша лежит в кровати, на спине — поза, совершенно естественная для спящего. Лица Карлуши не разглядеть (Елизаветины глаза, вопреки ожиданиям, так и не привыкли к темноте) — но кто еще может быть здесь?

Только он.

Нет-нет, лучше не думать, что это он! Мало ли кто мог прилечь на кровать, мало ли чьи веки оказались прикрытыми так неплотно. Лицо лежащего человека по-прежнему ускользает от Елизаветы; бежит, как трагический олень, преследуемый волками. Но неприкрытые веки — вот они! Под ними нет ничего теплого, летнего. Нет жизни — одно неподвижное стекло.

А значит — это не Карлуша.

Елизавета и сама не заметила, как опустилась на колени и судорожно ухватилась за жесткую раму кровати. Будильник стучит и стучит, отдаваясь кувалдой в висках. Елизавете ничего не стоит восстановить в памяти его облик. Красочный слой, нанесенный на стрелки, слегка поврежден; цифры на циферблате не арабские, как в подавляющем большинстве часовых механизмов, а греческие. Надпись под полуденно-полуночными двенадцатью ( МПЗ) Елизавета пыталась расшифровать долгие годы. Ничего более убедительного, чем «мой папа замечательный», на ум не пришло. По одной версии, будильник был подарен малолетнему Карлуше певицей Лидией Руслановой, по другой — маршалом Рокоссовским. Дался ей этот будильник! — и при чем здесь будильник?.. И почему она стоит на коленях, вцепившись пальцами в кровать?

— Карлуша, вставай!

Нет, это все-таки не Карлуша, Карлуша обязательно бы откликнулся. Он не стал бы так бездарно пугать свою куколку, свой цветочек. Он не стал бы занавешивать глаза пуленепробиваемым стеклом или осколками льда. Смешно даже думать об этом — лед ни за что не удержится у Карлуши под веками, он обязательно растает, ведь Карлуша теплый.