Виктория Платова - Stalingrad, станция метро

Господи, какая херь!

Она — Елизавета Гейнзе, сотрудница хосписа. И больше никто. Не богатая, не знаменитая, не канцлер и не детектив. И даже не толстая жаба, что бы не утверждали некоторые просветленные, якобы умеющие стоять на краю крыши на руках.

ТТникогда не делала этого.

И множество других вещей тоже. Ей, например, и в голову бы не пришло заглядывать в чужие светящиеся окна, представляя, что за жизнь там протекает. Она не останавливалась в дешевых гостиницах на одну ночь — только в дорогих; и попробуй поставить ей в номер гладиолусы вместо ирисов — ваза с цветами тотчас полетит тебе в голову. Добровольно встать под дождь она может лишь в одном случае — когда это необходимо для съемок клипа… Она не сочиняет новые тексты для книг, в которых сохранилось только название.

И она — не путешествует.

То есть она наверняка путешествует, посещая самые экзотические уголки планеты: для этого фрахтуются самолеты и корабли, заранее бронируются коттеджи и бунгало, заранее прорабатываются ресторанные меню.

Но когда Елизавета говорит «путешествует», она имеет в виду «странствует». А странствия недоступны ТТ,для странствий нужно быть совсем другой.

Der anderer. [29] Иная (нем.) Или все-таки die?..

Такой, как Праматерь Всего Сущего. Как Карлуша. Как Илья, каким он был на капитанском мостике счастливого дирижабля. Как мальчики и девочки, которых Елизавета время от времени провожает к автобусной остановке. Она никак не может привыкнуть к пути по цельнометаллическим улицам и всячески пытается расцветить их: пока получается не очень, но она старается. Можно ли назвать этот путь «странствием»? Наверное — нет. Странствия были до и будут после, а цельнометаллические улицы — всего лишь неизбежность, и ее нужно каким-то образом пережить. Для того и существует Елизавета Гейнзе, — чтобы помочь пережить.

Наверное, и ТТпомогает кому-то что-то пережить.

Она — действительно хорошая певица. Тогда почему Елизавету не покидает ощущение, что она лжет? Катя Дрель — не лжет, и все другие надувные динозавры не лгут. Они такие, как есть, и не стараются казаться кем-то иным.

Кем-то, кто знает истину.

Никто не знает истины. Даже водитель веселого оранжевого автобуса, Елизавете никак не удается разглядеть его лицо —

хотя они регулярно встречаются на остановке. И за два года, прошедшие с самой первой встречи, сталкивались неоднократно. Он всегда говорит одно и то же:

Детям в переднюю дверь!..

Может быть, это и есть истина?

За два года много чего произошло.

Пирог навеки рассорилась с Шалимаром, а Шалимар — с Пирогом. Теперь они встречаются лишь раз в году, на Елизаветином дне рождения. Но это не значит, что они не думают друг о друге. Думают, еще как думают! Гораздо чаще, чем Елизавета думает о ТТ.

Сама ТТвыпустила очередной диск, намного менее успешный, чем предыдущие. Четыре песни из десяти еще можно слушать скрепя сердце. Все остальное — перелицовка более ранних вещей, когда в существовании инопланетного дельфина не было никаких сомнений.

Аркадий Сигизмундович пошел в школу, а несчастная Лялька-жилатье умерла, держа в руке Елизаветину руку.

Тогда, под самый Новый год, Праматерь Всего Сущего позвонила Елизавете и сказала только:

— У Ляльки-то колпак сорвало окончательно. Жрать отказывается, пить отказывается, никого не узнает. Утверждает, что мы посланы наркомом путей сообщения Лазарем Кагановичем травануть ее к чертовой матери. А Мусе вообще слепила горбатого, типа: одна в могилу не лягу, всех вас за собой потащу. Думаю, не сегодня-завтра отклячится. Ты бы приехала, Элизабэтиха, а?..

Конечно же, она приехала, — пусть и не в тот же день, на следующий. Приехала, когда у Ляльки внезапно наступило просветление — верный признак близкой кончины. Она потребовала, чтобы все, до единого человека, пришли к ней ( кроме мальца, нечего ему на ужасы смотреть) и попросила прощения у всех, а особенно — у драгоценной названной сестрицы Мусечки, которой оставляю я все, что имею: брошь в виде корзины с цветами, кашне шелковое, беретик мохеровый желтый, медаль «За трудовое отличие», Акафист, иконку святой Ксении Петербуржской, книгу Павленко «Счастье», а остальное возьмите, дорогие мои, кому что приглянется.

Отважнее девочки, чем Лялька, Елизавета еще не видела.

В ожидании автобуса она скачет вокруг Елизаветы на одной ножке, выглядывает на дорогу, царапает ногтем плакат «WHITE STAR LINE»и, когда автобус все-таки приходит, вскарабкивается по ступенькам, ни разу не обернувшись.

…За два года много чего произошло.

И лишь сама Елизавета Гейнзе не очень-то изменилась. Она по-прежнему щеголяет в секонд-хендовских свитерах и бесформенных юбках; несносимые всепогодные ботинки все же износились, и она купила новые — такие же несносимые, только другой фирмы. А к любимым Елизаветиным арафаткам, черной и красной, добавилась еще одна — зеленая.

Зеленая арафатка — скромный подарок самой себе на двадцатилетие.

И вот, спустя неделю после этой не слишком почтенной, но знаменательной даты, Елизавета сидела в полупустом кафе. В ожидании Шалимара, поскольку была третья пятница месяца.

Шалимар опаздывала как минимум на полчаса.

В любое другое время Елизавета уже стала бы изнывать и костерить подругу на чем свет стоит, и давно поскакала бы за утешительным призом в виде благословенного тирамису и десерта из свежих фруктов, украшенного взбитым сливками и одной-единственной консервированной вишенкой. Но сейчас ей было не до десерта. Она напряженно думала о Вещи, которая попала в поле ее зрения минут десять назад:

Будучи купленной, эта Вещь теряет две трети своего обаяния. Нет, три четверти. Нет — девяносто девять целых и девять десятых процента. Да ее и не купишь просто так, зайдя в первый попавшийся магазин. Ее можно только найти — восхитительно случайно. И сейчас как раз тот самый случай.

Вещь лежала на соседнем диванчике, придвинутом вплотную к диванчику Елизаветы, и почти сливалась с его темной обшивкой. Собственно, именно поэтому ее до сих пор не обнаружил никто из официантов, убиравших стол после ухода посетителей.

Не обнаружил, но может обнаружить в любой момент.

Вещь была совсем рядом, только руку протяни.

Что Елизавета и сделала после недолгих колебаний. Изогнувшись всем телом и едва не свалив на пол сахарницу вместе с салфетницей, она подтащила Вещь к себе. И, воровато оглядевшись (не заметил ли кто-нибудь ее маневра?), сунула ее под свитер.

После этого она выждала минут пять и уже потом преспокойненько (откуда что взялось!) легализовала находку — как свою, и только свою собственность.