Виктория Платова - Stalingrad, станция метро

Только крайняя необходимость заставила Елизавету приблизиться к дельфину, стоявшему как раз между ней и ее сумкой с арафаткой. Всего-то и надо было, что аккуратно, стараясь не слишком бросаться в глаза, обойти дельфина с тылу, взять лежащую на диванчике сумку и молча, и — по возможности — с достоинством удалиться.

Елизавета так и поступила. Но когда сумка наконец-то перекочевала к ней в руки, произошло непредвиденное.

— Простите, девушка, — сказал инопланетный дельфин. — Вы случайно не видели здесь черный блокнот?

Его голосу могли бы позавидовать исполнители ведущих басовых партий в опере; не смотри на него, не смотри, приказала себе Елизавета, иначе превратишься в пепел, в соляной столп. И следа от тебя не останется.

— Черный блокнот на резинке… Вам не попадался?

Только теперь до Елизаветы дошло, что он имеет в виду Молескин. Конечно же, если кто и мог забыть его здесь — так это он. Это ему (не смотри на него, не смотри!) принадлежат все places, dreams, adventures; ему же принадлежит станция метро «Сталинград», и другие — «La Chapelle», «Colonel Fabien», и далее, со всеми остановками.

Может быть — он и есть полковник Фабьен (если Елизавета, руководствуясь полузабытым школьным английским, перевела правильно). Вряд ли во французском «colonel» означает что-то другое, означает ефрейтора или рядового. Чем прославился полковник Фабьен?

Всем.

Сказать, что это она прибрала к рукам дельфиний Молескин, — невозможно. Сказать — все равно что прослыть в глазах беловолосого не просто толстой жабой, а толстой жабой-воровкой. Ну надо же! Она сто лет не думала о себе, как о толстой жабе, и вот пожалуйста!.. Вдруг он своим восхитительным басом попросит показать содержимое сумки? Она не сможет противиться (да и как противиться воле инопланетного дельфина?). И когда Молескин все-таки найдется… Ужас, стыд!.. Плюс никчемность всей последующей жизни, отравленной угрызениями совести. Вот и получается: сказать — невозможно, но не сказать — еще хуже. Потому что это будет величайшая низость на свете. Amsterdam, Barcelona, Berlin, Dublin, Lisboa, London, Madrid, Milano, Praha, Roma, Wienсражались за право обладания инопланетным дельфином, но победил Париж. И вот теперь победителя лишают заслуженной награды. По воле одной-единственной, непонятно откуда прискакавшей толстой жабы.

Так быть не должно.

— Черный блокнот? Я видела… Я взяла его… Хотела отнести на стойку, сказать… Сказать, что кто-то забыл… Очень хорошо, что вы вернулись. Вот, держите.

Не смотри на него, не смотри!

— Просто здорово! Я, честно говоря, не думал, что он найдется. Спасибо вам большое.

Голос дельфина покачивает Елизавету, как на волнах. Он — река и лодка одновременно. Но это настоящая река и настоящая лодка, не ряженые, не бутафорские. Пальцы у дельфина (они лежат на шероховатой коже блокнота) — длинные, твердые и очень красивые. Не то что Елизаветины — со стрижеными под корень ногтями. Надо побыстрее убрать их с Молескина, чтобы полнейшее их несоответствие, вопиющий диссонанс, не ранили еще глубже и без того деморализованное сердце.

— Можно угостить вас кофе? — неожиданно предложил дельфин.

Не смотри на него, не смотри!

— Нет-нет… Я только что выпила кофе. Я спешу. Мне пора.

— Кофе и десерт. В знак благодарности. Согласны? Ну вот, началось. Десерт не как десерт, а как самая обыкновенная издевка. Подколка. Хорошо замаскированная ловушка для наивной толстой жабы. И этого фиаско, этого охотничьего триумфа (когда ом наконец случится) Елизавета Гейнзе точно не переживет.

— Спасибо. Но мне и правда пора.

— Я не могу вас отпустить. Глупо звучит, да?

— Подозрительно. Я же отдала вам блокнот. Черт возьми!.. Думаете, я хотела его украсть?

— Думаю, нам нужно познакомиться. Для начала. Должен же я знать, кого мне благодарить за находку.

— Это лишнее, поверьте.

— Меня зовут Иван. А вас?

Не смотри на него, не смотри!

— Ну, хорошо. Я Елизавета. Теперь мне можно идти? Никогда еще Елизавета не попадала в такое дурацкое положение, она чуть не плачет. Но дельфину, похоже, совершенно наплевать на Елизаветины страдания. Он резвится в волнах, высоко подпрыгивает, обдавая солеными брызгами все вокруг.

Она не должна смотреть на него, это смерти подобно.

Она не должна, но все равно смотрит.

Так и есть. На щеках дельфина тучами клубится легкий пух. Губы похожи на разряды молний, нос — на приближающийся к беззащитной деревушке торнадо. В темно-васильковых глазах закипают водовороты, на лбу происходят тектонические подвижки как при сильном землетрясении. И весь он — самое настоящее стихийное бедствие.

Жертва которого — она, Елизавета. Далеко не первая и не последняя. Счет идет на сотни, может быть — на тысячи. Не нужно было смотреть на него. Но теперь уже поздно не смотреть — и она смотрит, смотрит.

Самое удивительное, что и дельфин смотрит, не отрываясь. Даже голову набок склонил.

— Этого не может быть, но это правда, — неожиданно сказал дельфин. — Такое только в кино случается, а я подобного рода кино терпеть не могу. Не хожу на него никогда.

— А я люблю кино. Всякое, — неожиданно сказала Елизавета. — Но в основном то, где все кончается хорошо. Полагаю, что именно оно тебе и не нравится.

— Точно. Но я, пожалуй, пересмотрю свои взгляды.

— Так чего не может быть? Ты не объяснил.

— Не может быть, что это ты. Но по всему выходит, что — ты. Я тебя знаю.

— А я тебя нет.

Странно, но в словах, которые они (в основном — дельфин) произносят, гораздо больше всяких смыслов, чем кажется на первый взгляд. И гораздо меньше подводных течений. Но главное — им можно доверять; они не вытащат исподтишка палку, чтобы размозжить голову толстой жабе. Они вообще не видят жабы. В упор.

— Я тебя видел, — речь явно идет не о жабе.

— А я тебя нет.

— Это понятно. С чего бы тебе было меня замечать?

— Ты видный парень. Ты красивый.

— Да ну… Красивая — ты. Сейчас даже красивее, чем тогда. Намного, намного красивее. Ты теперь взрослая, совсем.

Самое время удивиться. Выпасть в осадок. Разинуть варежку. Охереть до состояния атома, как выражается Праматерь.

Но Елизавета почему-то совсем не удивляется. Удивительно другое: где и когда мог видеть ее дельфин?

— И где же ты меня видел? Когда?

— Года три назад. Может, чуть больше. Зимой, в парке аттракционов.

— Зимой парки аттракционов не работают, — по инерции произносит Елизавета.

— Я знаю. Я и сам удивился — ведь этот-то работал! Хотя народу там было немного, честно сказать. Но даже если бы его было много — я бы все равно увидел тебя. Я наблюдал за вами. Но подойти не решился…