Виктория Платова - Stalingrad, станция метро

Вот что задумала Тэ.Тэ.! Украсть, перелицевать и выдать за свое.

Но в Левиных блокнотах ее поджидает полный облом.

Ничего сверхвыдающегося в них нет. Никаких стихов, никаких набросков к более крупным литературным формам (роману, рассказам). Нет даже намеков на путевые заметки или эссеистику. Все Левины записи вертятся вокруг кино. Вокруг отдельных режиссеров и фильмов, ими снятых. Это — своего рода досье, включающее и околокиношные подробности. Подробности носят не светский характер — скорее, прикладной: где какие картины снимались и когда; кто был приглашен на пробы и кто, в конечном итоге, утвержден; в каких реальных отелях жили съемочные группы, какие машины брали напрокат; как долго длились натурные съемки, как долго — павильонные, и сколько шампанского было выпито по окончании последнего съемочного дня. Зачем это Леве, а главное, — где он черпает все необходимые материалы, непонятно. Тэ.Тэ. решила было, что он сочиняет, придумывает свои собственные истории для того или иного фильма — так, забавы ради. Она даже не поленилась влезть в Интернет и выборочно проверить цифры, даты и места — все самым чудесным образом совпало! К тому же Левины записи намного обширнее, полнее и обстоятельнее, чем информация, которую можно скачать из инета. Как будто он сам работал на этих съемочных площадках. Был ассистентом по актерам у Антониони. Был реквизитором у Аньес Варда. Ставил свет у Феррери. Писал звук у Ромера с Риветтом. Может быть, это тоже было одно из проявлений болезни?

Никто не может сказать точно.

Как нельзя точно определить дату ее ПАДЕНИЯ С ВЫСОТЫ.

Да и было ли падение? Конечно, дворцов спорта она больше не собирает, но любой дворец культуры (особенно на периферии) соберет без проблем. А ее выступление в клубах вообще может начаться с аншлага и закончиться грандиозной фанатской потасовкой. Не проходит и дня, чтобы ей не предлагали участвовать в корпоративах. Совсем недавно она посылала просителей подальше, в довольно резкой форме. Она посылает их и сейчас, правда уже без указания конкретного гинекологического адреса. Но что будет завтра, послезавтра, через 365 дней, через 600 — когда закончатся деньги и один за другим уйдут в небытие дворцы культуры?

Два с небольшим года назад она даже помыслить не могла, что все закончится именно так. Два года назад, когда она была на гребне волны, и речи не возникало о глухой периферии.

Но разве все закончилось?

Ничего еще не закончилось, убеждает она себя. Ты не стала хуже и твоя музыка не стала хуже, наоборот, ты ищешь новые формы выражения и совсем недавно взяла в группу rеаl-индуса, играющего на real-ситаре.

Ситар — та еще новизна.

Ты стала изощреннее в текстах, это, собственно, уже не тексты — почти поэзия. И пусть Соня опрокинула тебя, и ты перестала быть основным ее проектом…

Может быть, это и есть точка отсчета ПАДЕНИЯ С ВЫСОТЫ?

Признать это означало бы расписаться в собственном бессилии. В том, что сама по себе, без денег, без раскрутки, без грамотно построенного пиара, она ничего из себя не представляет. «Лучше одно серьезное и стилеобразующее издание для лидеров мнений, чем тысяча бессмысленных сортирных листовок для быдла». «Лучше вообще не давать информационных поводов о себе, чем освещать бессмысленные и ничтожные события собственной жизни» — и сотня других правил, что в них экстраординарного? Экстраординарной была (и есть, есть!) сама Тэ.Тэ. Соня неоднократно говорила ей об этом. Теперь она гонит те же прокламации совершенно другому человеку. Другой девке, парвенюшке, заляпанной навозом провинциальной выскочке. Эта девка пошла еще дальше, чем Тэ.Тэ. Никаких спортивных купе, никаких харлеев — сплошной автостоп и любовные страдания в кузове фермерского грузовика, рядом с блеющей козой и птицами в клетках (не певчими, а теми, что идут в пищу). Босиком по асфальту в поисках лугов с ромашками. Вверх по эскалатору метро. Вниз по улицам, наперегонки с дождем. Как иначе, нужно быть демократичнее, нужно быть ближе к народу, и тогда народ поскачет во все мыслимые спортивно-развлекательные комплексы с гоготом, ревом и желанием содрать с тебя майку и вытащить шнурки из твоих ботинок.

Тэ.Тэ. перестала быть Сониным основным проектом если и не внезапно, то как-то очень скоропалительно. Два с небольшим года назад она была на гребне волны, и что такого криминального углядела в этой волне Соня? Разве она шла на спад? Разве в ней стояли колом пластиковые бутылки, разве в ней плавали рваные гандоны и смятые пачки от сигарет? Совсем нет — вода была прозрачной, ничем не замутненной. Разве что легкий налет звездной пены. Но Тэ.Тэ., играючи собиравшей тогда пяти- и десятитысячники, — разве ей не простительна звездность?

Дурацкий эпизод на Московском вокзале в Питере — может быть, это и есть точка отсчета ПАДЕНИЯ С ВЫСОТЫ?

Да нет, его ничтожность обезоруживает, сражает наповал. И в горячечном бреду его не назовешь тем маленьким камешком, который вылетел из-под соскользнувшей ноги. Но почему-то он тревожил Тэ.Тэ. Ощущение того, что из двух дверей была выбрана не та, что нужно, и все пошло наперекосяк, не проходило довольно долго.

Ничтожный, ничтожный эпизод. Эпизодик, эпизодишко.

Они с Соней возвращались в Москву после изматывающего концерта, а еще Тэ.Тэ. думала о Леве. О том, что принимая участие в его судьбе или вовсе отстранившись, она все равно будет выглядеть сукой. Находиться рядом с ним — сплошное мучение, сплошное надругательство над здравым смыслом (в Левином случае — это и правда надругательство). И лучше бы ему умереть, чем существовать в таком состоянии.

Кондиционер.

Кондиционер в купе не работал, и это стало последней каплей. Переполнило чашу терпения Тэ.Тэ. Она выскочила на перрон, едва не сбив с ног своего тогдашнего, полагающегося ей по статусу телохранителя Макса, — чтобы обрушить на Сонину голову все, что она думает об этом гребаном городе, гребаном поезде и гребаном кондее.

Соня стояла у вагона и курила.

Вообще-то она делала это нечасто, без всяких к тому предпосылок рабочего или личного характера. Просто — захотел человек потешить легкие, и потешил. В другой раз обязательно воздержится.

Тэ.Тэ. в три секунды высказала Соне все свои претензии (вовсе не запредельные, нужно сказать) и только потом заметила эту деваху. Что она делала рядом с Соней, было совершенно непонятно, поскольку монтировались они слабо.

А точнее — не монтировались никак.

Девахе было лет восемнадцать или около того, и для своего возраста она была, мягко говоря, несколько крупновата. Во всяком случае, Тэ.Тэ. смело бы срезала с ее ляжек и спины кэгэ 15 или 20 и пустила бы их на корм свиньям. Кроме того, одежда девахи оставляла желать лучшего. Бедненько, но чистенько, как выражался один знакомый Тэ.Тэ., стилист по имени Илья. В свое время, когда Тэ.Тэ. еще не была такой знаменитой, именно он придумал ее, ставшую впоследствии харизматичной, фирменную стрижку; только и было в этом Илье хорошего, что суперпрофессионализм, а человеком он оказался дрянным. Жадным до денег, самовлюбленным и предельно эгоцентричным. Но именно таким и везет в жизни, именно у таких все складывается самым шоколадным образом. Впоследствии следы Ильи затерялись в мировом пространстве, но Тэ.Тэ. ни секунды не сомневалась: сидит эта сволочь сейчас в собственном салоне где-нибудь в Сан-Диего, Лос-Анджелесе или педриликанском Сан-Франциско и денежки кассирует. Да черт с ним, с Ильей.