Инка Парей - Сумрак

Дом находился чуть поодаль от улицы, с обеих сторон сада росли разделенные узкой дорожкой два каштана. В безветренную погоду они полностью закрывали обзор, но в это утро порывы ветра шевелили листву, открывая вид на улицу.

Кафе в это время было еще закрыто. У входа стоял деревянный повар с черной доской на животе. Ночной дождь смыл написанное мелом меню. «Жа… стейк» — единственное, что осталось, остальное превратилось в размытую мазню, в которой можно было разобрать отдельные фрагменты букв и цифр, меловые линии на поверхности цвета утреннего тумана.

В дверях остановилась дочь хозяина гостиницы, старик сначала заметил лишь ее макушку и руку, вытащившую из волос заколку. Рука была тонкой и загорелой. Девушка тряхнула головой, и волосы волной рассыпались по плечам. Она нерешительно шагнула вперед, словно чего-то ждала, но не желала оглядываться.

Через садовую ограду перепрыгнул молодой Дёрр, перепрыгнул до того, как девушка успела его заметить. Когда они столкнулись, он, присев на корточки, преграждал ей выход из сада.

На Дёрре была пожарная форма — синие брюки и синий китель с золотыми пуговицами и золотыми погонами, словно петли, пришитыми к узким плечам.

— Постой! — крикнул он. — Куда идешь?

Она смотрела мимо него, повернув голову сначала в одну, потом в другую сторону; потом девушка переступила с ноги на ногу, как будто желая обойти какое-то препятствие.

— В школу, куда же еще.

Он видел только ее спину, она нервным жестом отвела назад руку с портфелем.

— Когда освободишься?

— Как всегда.

Юноша забеспокоился.

— Я стану пожарным, — сказал он.

— Рада за тебя, — ответила девочка.

— Эта работа хорошо оплачивается.

— Нисколько в этом не сомневаюсь.

— Но я буду пожарным не здесь, а где-нибудь в большом городе, например в Нью-Йорке.

— Для Нью-Йорка тебе следовало бы получше знать английский.

Мальчик, не спуская с нее глаз, отступил на пару шагов и что-то извлек из-за дерева.

— Это тебе.

Маленький букетик анютиных глазок, лиловых и желтых, обернутых в фольгу.

— Мне не нужны твои цветы.

Он вспыхнул и отвернулся, глаза его опасно сверкнули, он больше не смотрел на девушку. Она открыла калитку, а он продолжал стоять с опущенной головой. Букетик так и остался у него в руке. Мальчик поднял цветы и уставился на них бездумным взглядом. Потом на голову будущему пожарному упал каштан; но мальчик даже не вздрогнул, он взял его и сжал в кулаке, не отрывая глаз от садовых ворот, выйдя из которых девочка, сделав пару шагов, свернула за угол и исчезла из вида.

Старик задумался. Важно ли было запомнить этих двоих? Имели ли они какое-то отношение к незнакомцу?

«Я потерял нить», — подумалось ему. Он вдруг осознал, что очень неважно себя чувствует. Взор заслоняла серая пелена — временами мерцающая, а затем застывающая темными штрихами, повисая в воздухе помещения между ним и такими близкими контурами кухонной обстановки — мебелью, стенами и выходом в прихожую — и делая эти предметы далекими и недоступными.

Когда старик во второй раз за этот день выглянул на улицу, дорожные рабочие продолжали сидеть в своих траншеях. Сейчас там потели трое. Рядом с ними высилась груда песка, которую четвертый — время от времени проходя мимо — мерил оценивающим взглядом. Из-за угла вывернул белый фургон и остановился возле рабочих. Из него вышли двое в строительных касках и с папками под мышкой, они что-то обсуждали. Время от времени они заглядывали в папки, потом смотрели на траншею, указывая руками направления воображаемых линий.

Появился трамвай, он выехал с Редельгеймского шоссе, круто свернув на Старый Редельгейм, встал на остановке возле дома семнадцать, потом медленно тронулся в направлении Лоршерштрассе, но сразу затормозил — на рельсах, преграждая путь, стоял белый фургон. Вагоновожатый нетерпеливо зазвонил. Один из мужчин в касках поднял руку, сел за руль, подал машину вперед, затормозил, высунулся из окна и что-то крикнул вагоновожатому. Наверное, что другой автомобиль, чуть впереди, блокировал перекресток.

В доме напротив пару недель назад открылось какое-то странное заведение. Над дверями не было никакой вывески, отсутствовала и витрина, и было непонятно, в какое время это заведение было открыто. Через окно можно было беспрепятственно заглянуть внутрь — большое помещение с выбеленными стенами, скудная обстановка — ничего, кроме пары стульев, коробок, старого шкафа с множеством выдвижных ящиков, из которых торчали шпагаты и обрывки гофрированной бумаги. С потолка свешивались, как качели, прикрепленные к потолку веревками две автомобильные шины. Каждый день в учреждение приходили мужчина и женщина — оба с очень длинными волосами. Нередко старик видел в доме и детей.

Он часто думал, что это за заведение, но так ничего и не придумал, во всяком случае ничего важного.

Была еще одна картина — железная дорога, деформированная, покрытая вековой грязью дуга токоприемника, дом напротив, в котором в этот час уже были открыты окна и ставни, на подоконниках висели перины, афишный столб, возвышавшийся над крышей станции. На столбе по утрам собирались голуби, он видел их серые растрепанные перья, их вечную суету.

В доме рядом с непонятным заведением жил умственно больной ребенок, мальчик. Так же как старик, он часто сидел у окна; каждое утро в ранний час он высовывался из него, держа в руках голубое стеганое одеяло, и принимался сосредоточенно собирать его в складки. Старик часто спрашивал себя, отправляют ли ребенка по утрам с одеялом к окну, чтобы он подышал воздухом, или он сам приносил одеяло, чтобы иметь предлог посмотреть на улицу. Очевидно, что мальчик никогда не выходил из дома.

В это утро ребенок был чем-то сильно возбужден и постоянно выкрикивал что-то вроде «Ай!.. ай!.. ай!».

Мальчик встрепенулся, протянул руку и попытался пощупать, сам не зная что. Пальцы его вдруг свела судорога, и они почти потеряли подвижность. Что это было? Что хотел сказать мальчик?

Десять часов. По лестнице поднимается почтальон и бросает газету в прихожую через прорезь в двери. Старик поставил перед дверью стул, чтобы корреспонденция не падала на пол. Надо взять газету. Старик встал из-за стола и пошел в прихожую, где обнаружил, что стула нет на месте. Нагибаться было куда труднее, чем ходить. Сначала надо приставить костыли к стене, потом пошире расставить ноги, чтобы дотянуться до пола, — все это требовало времени.

Когда он вернулся на кухню, кофе уже остыл. Старик раздраженно положил газету на стол, бросил на нее беглый взгляд. Последняя страница с объявлениями развернулась и уперлась в тостер. Он почему-то вспомнил большую фотографию: убитый тюлень на подстилке, а вокруг окровавленный снег. Был и второй снимок, поменьше, — космический зонд «Вояджер».