Николай Гарин - Оула

— Нет, ты не спи, открой глаза, — проговорил старик, усаживаясь напротив Виталия.

— Хо-ро-шо, говори…

— Так вот, — начал немного таинственно Касьяныч. — Фамилия этой личности — Саамов или Самов, в общем, как я понимаю от слова «сам», то есть «самостоятельный»…

— Вот уж и нет, — вяло возразил все еще сонный Виталий, — эта фамилия явно тюркского происхождения.

— Ково-о!?

— Я говорю, фамилия эта татарская или там скажем казахская, турецкая…

— Какой турецкая…, на лицо-то он совсем наш, русский или как это — европеец.

— Ладно, Касьяныч, повествуй дальше и покороче…

— Так вот, фамилия говорю у него Самов или Саамов, звать Олегом Ниловичем…

— Каким!? — опять переспросил Виталий.

— Ниловичем…, а что, нормальное русское имя — Нил. Ты слушай и не встревай, я главное не сказал.

— Хорошо.

— Сказать «старик», язык не поворачивается, для мужика вроде как староват. Я его раза три видел. Два раза на Лаборовой, на фактории и один раз уже здесь, на Полуе. Он частник, ну, это значит, свое стадо имеет. И стадо, поболее Полярного совхоза. Андрей Николаевич Бабкин, не раз и не два самолично к нему обращался, когда план по мясу не выполнял. А олешки у него отборные, ухоженные, раньше совхозных привитые от всякой заразы. Всю жизнь бобылем живет. Но двоих приемных сыновей поднял. Причем ненцев. Да какими мужиками сделал!… И вить до сих пор «папой» зовут. В институтах выучил. Один, стало быть, на врача выучился. Другой, вроде как юрист. В Тюмени учился, а после и в самой Москве…. Не знаю, но чуть ли не ученый-какой стал. И что удивительно, все в тундру к нему вернулись. Женил их. Внуков помогает поднимать. Учит сам, в школу не отпускает. Летом нанимает учителей к себе. Оленями рассчитывается. Сказывают, две нарты книг с собой возит. Во как! Я тебе случай про него расскажу, а ты суди. Было это…, — старик задумался, — я уже работал здесь, дорогу буровики протянули по его угодьям, и, значит, вышку поставили. Как полагается, отбурили, и уехали дальше. А после себя, как всегда жуткий бардак оставили!.. Так вот этот Самов с сыновьями догнал их и под ружье заставили тех вернуться. Неделю держал, пока те не убрали за собой. Заставил все железки собрать, закопать лужи мазутные, грязь там всякую, песочком присыпать…. Потом, конечно, менты, следователи поналетели, хотели дело на него завести, но как-то улеглось.

— Интересно…, — Виталий уже не думал о сне.

— Слышал, — старик сделал заговорщицкое выражение и перешел на шепот, — от армии призывных ребят откупает. Да-а!.. И объясняет, что, мол, и так молодежь из тундры норовит слинять, стариков своих бросают, корни рвут, в поселках да городах до бомжей опускаются…. Это действительно так…, — старик потянулся к столу взял пачку «Беломорканала», покрутил в руках и бросил обратно.

— Интересно…, — вновь произнес Виталий задумчиво. — А где, говоришь, искать его надо?

— То-то и оно, что рассказываю про него, а сам думаю, как ты говорить с ним будешь, тем более по душам. Он, видишь ли, никого к себе не подпускает. Журналистов да корреспондентов там всяких — на пушечный выстрел…. Говорят он их, то есть вашего брата, за версту чует. Ни кому, ни областному, ни местному телевидению так и не удалось с ним встретиться. Годов пять назад из Москвы приезжали, и тоже облом… А теперь, че я тебя спешно поднял-то…, — старик ближе придвинулся к Виталию и сцепил свои пальцы в замок, — с неделю будет…, подожди-ка, подожди…, да, точно, девятого был здесь его старший сын Василий, врач который. Понабрал у меня в магазине всякого добра, ну там припасов разных охотничьих, капканов, нулевок да первых номеров, патронов, дроби, ну и разговорились немного. Они, оба брата, как и отец малословны. Говорит, что на «Заячьей губе» нынче стал. Это там, где речка Ханерка на два рукава делится, разбегаясь в разные стороны. Я и спроси, че, мол, на год запасов-то набираешь?… А он, сыновей, говорит, с дедом жду, да Никиту-брата со старшим сыном его Андрюшкой!.. Во как!.. Ты понял меня, нет Виталий!?…

— На Заячьей губе говоришь, — Виталий был уже при исполнении. Он спешно обдумывал новую вводную.

— Это не так далеко отсюда. Послезавтра, вернее уже завтра с утра в Аксарку пойдет ГАЗон — тот, что стоит под навесом. Юрка Савельев должен дочинить его и загрузить мясом. Я попрошу забросить тебя к Василию. Придумаешь, что сказать, это твое дело.

— Да, но времени у меня совсем ничего… Дня два-три еще терпимо. А есть гарантия, что я его застану!? — Виталий уже давно встал с лежанки и ходил взад-вперед по дому, выказывая легкое волнение

— Ты че-нибудь попроще спроси…, — дед пересел на диван и наблюдал за гостем.

— Ну, хорошо, а как он выглядит, я его узнаю, если встречу!?

— Очень легко. Вот ты говорил давеча, что эта личность должна быть такая-растакая…, вот он такой и есть.

— Что значит такой и есть. Ты хоть опиши мне его….

— А че его описывать: ростом с тебя будет, седой, взглядом строг больно, глаз темный, да, главное-то — правая щека от подбородка до уха горелая видно раньше была. Да узнаешь ты его, не сомневайся….

Виталий присел на краешек стула. Заманчиво было взглянуть на этого человека и, разумеется, поговорить. Но в голову полезли всякие сомнения, да и времени в обрез. И кто его знает, рискнешь, а… пузырь опять лопнет. И деду Касьянычу верить, вот так с бухты-барахты?…

— Да, еще чуть не забыл! — встрепенулся старик. — Знаешь, когда он говорит, то такое впечатление, что немного с акцентом некоторые слова у него. А может, показалось.

— Ну вот, а я что говорил!.. Выходит все же, что он восточного происхождения, дорогой ты мой Иван Касьяныч, — даже как-то с облегчением проговорил Виталий. — Давай будем спать, завтра, то есть сегодня уже, столько сил надо на эти перелеты, переезды…, жуть!

Дед молча уступил место. Виталий опять улегся, с облегчением громко вздохнул и закрыл глаза. Он слышал, как старик фукнул на лампу, которая через некоторое время принесла едкий запах загасшего фитиля. Проскрипели половицы в сторону кровати. Напряженно пропели пружины под могучим весом, и все стихло.

«Обиделся наверно, — подумал Виталий про старика, — надо утром поблагодарить за участие…»

И тут, как говорится, сон, словно рукой сняло….

Юрка Савельев, долговязый парень лет двадцати трех — двадцати пяти, с самого утра копался под навесом. Чем-то гремел, стучал, гудел паяльной лампой, ковырялся в своем вездеходе. Он любил технику настолько, что его молоденькая жена всерьез ревновала ко всему, что едет, грохочет, дымит, пахнет соляркой, мазутом, бензином…. Ссоры становились злее, затягивались порой на неделю и более. Юрка не унывал. По характеру веселый и общительный, он точно радовался очередной размолвке. С удовольствием оставался ночевать в гараже, сутками копался с техникой, ремонтировал или придумывал какие-нибудь усовершенствования. Он и к командировкам, сколь бы длительными они ни были, относился как к поощрениям.